Избранное

А в то время мое воображение было еще слабым, но я уже мог ходить, хотя мне было всего шесть месяцев. В это никто из моих близких не хотел поверить. Однажды вечером бабка распеленала меня и занялась моими пеленками, а я встал на ножки и пошел. Домашние сидели за столом, когда они увидели меня, то у них от удивления кусок застрял в горле, а бабка встала перед иконой и начала креститься. Я же улыбался и протягивал к ним ручонки, желая сказать, что нет ничего плохого в том, что ребенок преждевременно научился ходить, они же, вместо того чтобы обрадоваться и поприветствовать меня, как новатора, разрушившего природные и общественные догмы, вскочив из-за стола, укутали меня пеленками и крепче обычного связали по рукам и ногам, опасаясь, что я могу искривить ножки, могу упасть и проломить себе голову… Мои домашние, рассердившись друг на друга, любили пускать в ход пословицы и поговорки, я часто слышал, как они говорят, что свои хуже чужих. Если бы я умел разговаривать, я бы припомнил им эту прекрасную болгарскую поговорку, но я мог произносить только «ма» и «па», а впрочем, умей я говорить, они вряд ли дали бы мне рот раскрыть.

И все-таки я оказался не таким покладистым, как они думали. Я плакал и ревел без умолку целую неделю. Домашние долго судили-рядили и под конец решили, что во всем виноват я, беспомощный и бессловесный, и они придумали мне целую кучу болезней и принялись пичкать меня всевозможными снадобьями, призывали шептух и ворожей, а я, не имея возможности сопротивляться, глотал все, что они мне совали в рот, и дивился их демагогии. Я был уверен, что мои родичи хорошо знают подлинную причину моих страданий, но не хотят признаться. В конце концов дед заявил, что нужно пустить кровь. Бабка держала меня, чтобы я не дергался, а дед исполосовал бритвой мне спину сверху вниз и слева направо, отчего моя спина стала похожа на карту, расписанную меридианами и параллелями. Потом к этим свежим порезам приложили состриженную с овцы шерсть (это называлось серой) и запеленали меня. Дед был очень доволен, он говорил, что в человеке все зависит от крови — и добро, и зло. Раз дитя кричит, значит, в жилах его беснуется дьявольская кровь, нужно ее выпустить, чтобы зло ушло.

Я в самом деле присмирел. Лежал себе в колыбельке и уже не пытался протестовать, что мне мешают учиться ходить. У меня не было больше ни сил, ни голоса, чтобы кричать, кроме того я не забыл, как меня полосовали бритвой. Не оставалось ничего другого, как дожидаться дня, когда начнут учиться ходить остальные дети моего возраста. Их было двое во всем селе, и если бы они оказались рахитиками или непомерно толстыми, а такие дети предпочитают валяться в колыбелях и не желают учиться ходить, то мне все равно нужно было бы ждать, чтобы никто не подумал, будто я не совсем нормальный ребенок. Когда я подрос, я не раз ощупывал шрамы на спине, вспоминал операцию, проделанную моим дедом, и думал, что он был не просто деревенским знахарем, но и умным человеком. В жизни мне приходилось не раз видеть, как тем, кто не хочет считаться с канонами, пускают кровь, чтобы их жилы очистились от дьявольского начала.

8

Родные, милые картины!..

Елин Пелин

Но вот наконец настал день, когда я поднялся на ноги. Двое моих сверстников оказались крепкими ребятами, но, несмотря на это, они начали учиться ходить только в год и два месяца, вот и вышло, что из-за них я проспал целых полгода. Это потерянное время можно считать первой данью, которую я заплатил догматизму. И я тут же постучал по дереву, поскольку знал, что эта дань не последняя. Не желая идти в ногу со всеми людьми, я был вынужден поплатиться за это тем, что мне в самом раннем возрасте уже пускали кровь. Если бы у меня был хоть какой-нибудь жизненный опыт, я бы не допустил этого, я бы знал, что компромиссы — неизбежные стимулы нашего бытия, без которых люди испытывали бы друг перед другом большое неудобство. Я бы знал также, что шестимесячное опоздание — ничто по сравнению с тем, что наше человечество проспало миллионы лет на деревьях и только после этого встало на ноги, а встав на ноги и научившись ходить на двух ногах, опять пожелало опуститься на четвереньки. Но молодость на то и дана человеку, чтобы заблуждаться.