Избранное

В один из вечеров терпение мое иссякло, я открыл рот и начал реветь. Мама бросилась меня успокаивать, но за это время несколько кукурузных зерен попали мне в рот. Я хотел выплюнуть их, но они застряли в горле, и я стал задыхаться. Вероятно, я посинел, потому что мама очень испугалась, взяла меня на руки и начала баюкать. Остальные женщины тоже повставали с мест, никто не знал, что делать, как помочь горю, наконец-то бабка моя сообразила, в чем дело, и пальцем выковыряла кукурузу из моего горла. Впоследствии, когда мне приходилось болеть, она гасила уголья водой в глиняной миске, а потом, выбрав момент, когда какая-нибудь из наших собак забежит в сени, выливала на нее воду из миски. Если собака начинала отряхиваться, бабка говорила, что болезнь скоро пройдет, а поскольку собаки всегда отряхиваются, то я неизменно выздоравливал. А в то время мне было всего сорок пять дней, я еще не мог пить воду из миски, и поэтому бабка по всякому поводу залезала мне пальцами в горло, даже не вытерев перед этим руки о передник. Вот и на этот раз бабка проделала этот маневр и достала из моего горла два кукурузных зерна, а третье осталось внутри. Она полезла мне в рот еще раз, и протолкнула зерно в пищевод. «О боже мой, проглотил!» — вскрикнула она и развела руками. Мама заплакала, остальные женщины из сочувствия тоже начали плакать. Один только дед сохранил спокойствие и невозмутимо заявил, что ему приходилось глотать целые камушки, когда он ел фасолевую похлебку, а как-то раз он даже проглотил кусок гвоздя и остался цел. Бабка не обиделась на него, а наоборот, обрадовалась. Она села и занялась своим делом, остальные женщины тоже успокоились, а я лежал, вытаращив глаза на потолок, как будто мне довелось проглотить не кукурузное зерно, а свинцовый шарик, и думал о том, как мало нужно человеку, чтобы дать дуба. Я и сейчас думаю, что умных причин человеческой смерти не бывает, а тогда мне казалось, что умереть на самой заре жизни из-за какого-то ничтожного кукурузного зерна глупее глупого. Зерно тем не менее начало набухать у меня в желудке. Чем только меня не пичкали: английской солью, арбузным повидлом, заставляли меня сосать молоко из груди самой грязной цыганки в нашей деревне, считая, что цыганское молоко очень жирное и целебное, кое-кто советовал напоить меня кровью хомяка, но хомяка в конце февраля не удалось найти. Так продолжалось четыре дня и четыре ночи, кукурузное зерно не только никуда не делось из моего желудка, но разбухло еще больше. За это время у нас побывали все бабки с нашей улицы, они приходили в любое время дня и дожидались, пока мама меня распеленает, чтобы начать с огромным интересом рассматривать абстракционистские пятна на моих пеленках.

Их глазам открывались подлинные шедевры, как бы оставленные кистью всевозможных -истов, но кукурузного зерна не было и в помине. В конце концов благодаря моему беспримерному мужеству кукурузное зерно выбралось на белый свет, увеличенное раз в пять, таким образом, я на сорок пятом дне своей жизни отметил первую свою большую победу.

Как бы то ни было, день моего славного шестимесячного юбилея совпал с началом жатвы. Мои мать и отец встали до света, чтобы отправиться в поле. В свое время наш сосед бай Костадин дал взаймы моему отцу свой кожух, когда тот отправился на смотрины к родителям моей матери, а позднее в том же самом кожухе отец и венчался. История, которая приключилась с этим пресловутым кожухом, вам известна. Отец мой благодаря ему пустил пыль в глаза могиларовскому обществу и в конце концов завоевал навечно беззаветную любовь моей матери. Бай Костадин дал ему кожух с тем условием, чтобы молодожены в страдную пору отработали ему четыре дня, но, как мы знаем, один из бывших соперников отца изорвал кожух железной палкой, и тогда бай Костадин заявил, что молодые обязаны жать его ниву целых десять дней. Это была самая настоящая эксплуатация человека человеком, но отцу нечем было крыть, тем более что без этого кожуха он бы и не женился вовсе, таким образом лишив свой род возможности получить нового продолжателя, то есть вашего покорного слугу. Отец любил подводить итоги своих дел, и когда я вырос и не захотел стать ни врачом, ни офицером, когда отказался жениться на богатой невесте с домом, он не раз говорил мне, что история с кожухом — одна из самых больших и непоправимых ошибок в его жизни.