Избранное

Тонко Черный был женатый мужчина тридцати лет. Невысокий, толстенький, с пухлыми, будто пампушки, руками, с круглой выбритой физиономией, заплывшей жирком, как, надо заметить, и прочие части его тела. И весь он был будто снеговик, который вдруг тронулся с места и заговорил.

Он был искренний и верный патриот, но не воинственный. Добрый, мягкий человек, мухи не обидит.

Жилось ему на приличное чиновничье жалованье неплохо: каждый день к обеду мог он себе позволить кружку-другую мартинского пивка, после обеда спал с часок, а вечером позволял запить ужин стаканчиком-двумя винца, за преферансом или баккарой по крейцеру со старичками в «Народной светлице». Книг он не читал, на газеты подписывался по обязанности перед согражданами, а не по духовной потребности. Это ему было ни к чему. Зато об утробе своей он очень заботился, и любящая жена изощрялась как могла в кулинарном мастерстве, во всем остальном полагаясь на мужа. Досуг свой она проводила в болтовне с маменькой и родственниками, перебирая пустяковые городские сплетни и новости: кто женится, кто с кем поругался, какие кто справил наряды и тому подобное. Пока Тонко сидит в «Светлице», жена его заглянет к матери, к своим, а он, никогда не засиживаясь в клубе, по дороге домой заходит за ней. Жили они уже полтора года, словно голубок и горлинка, трогательно заботились друг о друге, нежничали и устраивали взаимные сюрпризы. В этом проходила их супружеская жизнь. Тонко, возвратясь с собрания, никак порученным ему делом не обрадовал жену.

— Как же ты там будешь один без меня? — обеспокоилась она.

Но Тонко не мог от ответственного поручения отказаться.

— Вот и мой черед пришел постоять за нас, за словаков, — повторил он, что услыхал сегодня, не вдумываясь, впрочем, в смысл. — Иначе быть не может, пойми. Кандидат-то — директор нашей ссудной кассы.

— Что же вы там делать будете? — допытывалась жена, незнакомая с тонкостями предвыборной кампании.

— Сами выборы будут через три недели, а до той поры надо будет разочка три наведаться в деревню, а потом привести людей на выборы, — наставительно пояснил Тонко.

— Ты что, и ночевать там собираешься? — перепугалась она.

— Возможно, и придется… Накануне выборов, в последнюю ночь.

— Тонко, — бросилась ему жена на грудь, — я тебя не пущу! Как хочешь, а я не пущу. Лучше дадим десятку на национальные нужды, уж как-нибудь обойдется… А ну случится какая неприятность, скандал, или, боже мой, драка… Ах, господи, я же умру от страха.

А про себя подумала; «Нет! Завтра же пойду к маме, пускай отговорит его».

— Ну что со мной может случиться? Ведь не мальчишка я, чтоб в драку лезть. А если на то пошло… — Тонко даже перестал раздеваться, полный решимости хоть сейчас в драку.

— Ты меня не любишь, не любишь, пусти, уйди от меня, бессовестный! Бедная, несчастная я! Мама, мамочка моя, если бы вы знали… — расплакалась она, как ребенок.

Тонко едва ее успокоил, наполовину отрекшись от всех этих выборных дел, мол, так и быть, съездит он разок-другой, чтоб только показаться, поедут вчетвером, а для безопасности попросит у кого револьвер…

— Как, ты еще и стрелять будешь? Ах! — Она схватилась за сердце и повалилась на кушетку.

Тонко помчался за водой, со слезами на глазах брызгал ей в лицо, поил водой и открещивался от револьвера. Дескать, он это просто так, для ее же спокойствия сболтнул, а сам его, гадость такую, и в руки брать не собирался. Он и обращаться-то с ним не умеет. И стрелять бы он не стал, думал так, для острастки, разве что мадьяроны напали бы.

Очнувшись, жена успокоилась и после такой же сцены у матери, непрестанных объяснений и наставлений, а также услыхав, что весь город — и чиновники, и все-все будут ездить по деревням, — и что сейчас дамы и барышни только о выборах и говорят, уверилась, что предстоящая деятельность мужа будет не такой уж опасной. Смирившись, она задумалась о том, как бы получше снарядить Тонко, чтобы не простыл, не сложил голову на поле боя за интересы нации. Ах, брали бы лучше кого помоложе, холостых, что ли.

III

Наступило первое воскресенье. За день кандидат должен был объехать три-четыре деревни, в их числе и Моцнины, куда был направлен Тонко.

Когда уселись мы в разукрашенные повозки со словацкими флагами, Тонко расположился против кандидата. Провожавшие женщины, видя нас в величии нашей славы, радостно млели. Одни — сознавая свою сопричастность событию, другие — просто от внешнего великолепия.

В жене Тонко тоже наконец пробудилась истая патриотка, и на прощанье она вместе с другими крикнула: «Слава!» Тонко улыбался ей, и она, теперь уже уверенная в его безопасности, будто это за него шли голосовать, радостно подхватила свою мать под руку, и они двинулись вместе со всеми через весь город, вслед за отъезжающими повозками.