Избранное

Так что старый Дробняк мог умереть спокойно. Жене его, матери их детей, не больно много надо, а дети — и здесь, и там, в Америке, всем обеспечены.

Ондрей уже давно вел все хозяйство, и, как стал отец умирать, одна забота его мучила — сколько отец откажет ему и сколько получит Янко. Все вышло, как он и ожидал: ему две трети, а брату — одну. Матери содержание — до смерти. Невестка усердно хозяйничала по дому, так что свекровь была довольна, а если бывало что и не по ней, сама переделывала. Но даже когда еще хуже получалось, Ондрей наказывал жене, чтобы та работу матери всегда хвалила, не то они могут лишиться ее денег.

Старый Дробняк умирал с радостным сознанием, что младшему сыну в его усердии господь бог в Америке помогает. Еще при жизни отца Янко с женой прислали — меньше, чем за три года — двенадцать сотен, и они лежат на книжке в «словацком» банке, а Ондрей, брат, хранит книжку.

— Родителю и смерть не в тягость, если такое приятное разочарование, — сказал нотар, который тоже пришел на похороны старого Дробняка. Никто не понял, что это за «приятное разочарование», но чувствовали, что нотар и думает и говорит от доброго сердца.

На всех святых на могиле отцу крест поставили, и, глядя на него, всякий раз радовались, что такое вот почтение ему оказали.

— Да, немного нынче таких! — таково было суждение мира.

IV

Год шел за годом; вот уже шесть лет, как Янко в Америке, старый Дробняк четвертый год в сырой земле.

Старуха еще бодро ходит, хотя работа на поле уже не по ней — она больше с детьми дома, да за птицей присматривает. А работа — на плечах Ондрея и невестки. Кое в чем помогает и сынишка, девятилетний Ондрик, да и старшая дочка — гусей пасет.

Из Америки родня пишет все реже, но зато каждое письмо обстоятельное; пишут и Янко и Борка, да и маленький Янко, пять лет ему, подписывает свое имя в письме бабушке, и та глядит не наглядится, пока прочитает его «Джонни», а потом снимет с гвоздя карточку, на которой сняты все четверо детей Янко — один на лошадке, другая с куклой, младшие — на руках у отца и матери, и бабушка плачет и смеется, качает головой, разговаривая с ними. Запричитает:

— Увижу ли я вас когда-нибудь, детки мои милые? Бог весть…

У Янко место хорошее, Борку связали дети по рукам по ногам, но обещать-то они обещают, что приедут поглядеть «родной край», пока еще «жива наша добрая мама», — пишет Борка. И у старухи сердце разрывается от жалости, что она столько Борку обижала.

— Да, может, это и на пользу пошло; кто знает, какая бы она теперь была, коли бы я им тогда не возбраняла, — оправдывает она себя.

Ондрей и невестка к «американцам» относятся прохладно, потому что после смерти отца они потребовали свою книжку из банка, и Ондриш в ответ, — чтоб Янко не думал, будто он совсем неимущий, — спросил, за сколько тот продаст свою долю? Янко в свою очередь подумал, что брат не хочет с ним хозяйствовать, и запросил три с половиной тысячи. Сторговались на трех, и Ондрей еще больше охладел в своих братских чувствах из-за того, что пришлось выложить брату три тысячи, хотя люди за это дали бы и четыре.

— Что поделать, у него тоже дети, — увещевала его мать. — Вы им все равно отпишите, что мы их ждем, что я старая, пускай поспешат, ведь старый человек что трава, как созреет, так и… — И старуха заставляет Ондрея и невестку, чтобы те звали родню, звали поскорей, она так хочет увидеть «американских» детей…

Но те не торопятся: охладели к родне и боятся — вдруг Янко потребует еще чего из наследства…

Они добились чего хотели, у них теперь все есть, ну а слезы — это старушечье дело, сказал Ондрей.

— Ждите, дожидайтесь, приедут…

— Иль, может, мне поехать на них глянуть, прежде как пан бог позовет меня… — вздохнет иногда старуха.

— Это и дешевле выйдет, чем им ездить из Америки сюда, — поддерживает ее расчетливый Ондрей, и мать уже ничего не говорит, она лишь думает-думает о всех своих детях и внуках, думает-передумывает, но вслух не говорит ничего. Все мысли умрут с ней, она и так совсем притихла, все больше помалкивает, слова не проронит. Умолкнет скоро ее слабое, старое сердце, и в семье навеки воцарится спокойствие. Может, когда мать-старуха умрет, встретятся еще раз дети мысленно, чтобы потом разойтись навсегда.

Ох, как мне жаль…

Перевод Л. Васильевой.

Под откос

I

Умер отец, хозяин. Не старый, всего шестьдесят пять ему было, да смерти не прикажешь. Человек рабочий, не мудрено, что за шестьдесят пять лет и износился.

Матери определил он содержание, а сыновьям — все нажитое. Двое их было: Ондрей, старший, дома, Янко — в Америке.