Избранное

Первый самолет поднялся с аэродрома. «Зеленый кузнечик» — круг за кругом — набрал высоту и высыпал парашютистов. Прыгала мужская команда. Мягмар знал что Хоролма будет в третьем самолете. В синем небе, как цветы, раскрылись яркие парашюты и стали плавно приближаться к земле… Красиво!

Как только приземлится Хоролма, он бросится к ней и скажет:

— О, обрати ко мне свои солнечные глаза! Святая посланница владыки неба, ты родилась из цветка алой розы и спустилась на землю, чтобы озарить мое сердце! Клянусь, я никогда больше не обижу тебя! — Хоролма улыбнется своими золотистыми глазами, и забудутся злые слова, брошенные им вчера…

Откуда, зачем в этом солнечном счастливом мире появилась ревность? Точно змеиный яд, отравляют сердце сплетни. Как могли бы быть счастливы они с Хоролмой! Подумаешь, разница в возрасте! И вообще какое всем до них дело? Сегодня, собираясь на аэродром, Хоролма сказала: «Какое замечательное небо!» — и вздохнула. Как он мог, глупец, так сильно любить и сказать ей эти дурацкие слова!

Пока Мягмар размышлял, над Буянт-ухаа взлетел третий самолет. Все ждали выступления женщин-парашютисток. Во главе с Хоролмой они должны выполнить затяжной прыжок. Люди со всех сторон потянулись поближе к летному полю. Самолет продолжал набирать высоту. Наконец он достиг нужной точки, и от него отделилось несколько маленьких черных точек. Они камнем падали вниз. Затаив дыхание, люди считали: одна, две, три, четыре… Темные точки прочертили спираль, вот они превращаются в раскрывшиеся цветы — синий, желтый, голубой, белый. И только одного, ярко-красного, почему-то до сих пор нет среди них.

— Ой, смотрите, смотрите, кажется, кто-то упал! — раздались крики.

Обхватив голову руками, словно пытаясь защитить ее от удара, Мягмар с криком бросился бежать туда, куда устремились все. Взревела сирена «скорой помощи». Он продолжал бежать, все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло. И вдруг его объял ужас. Не в силах сдержать слезы, он только повторял:

— Не раскрылся! Ее парашют! Почему же он не раскрылся?

Пер. К. Яцковской.

СТАРИК-ПТИЦА

© Издательство «Прогресс», 1980.

Джав-гуай открыл глаза, когда солнце осветило верхнюю часть решетчатых стен. Он с трудом повернул тяжелую голову, чтобы оглядеть юрту. Его потухшие глаза под синими отекшими веками глубоко запали. Прямой нос казался прозрачным, так что обозначались хрящики, а кожа обтянула скулы, и казалось, что они заострились. Все свидетельствовало о том, что дни его в этом грешном мире сочтены. Ухватившись рукой — одна кожа да кости — за привязанную к ножке кровати веревку, старик повернулся. Рядом на столике стояла пиала с разбавленным молоком. Он смочил губы. Потом долго всматривался в солнечные блики на стене. Там, снаружи, стоял отличный день. Но Джав-гуай уже давно видит небо только в тоно, а землю — в распахнутую дверь. Впрочем, в желтом пятне солнечного света, что падал на стенку юрты, он видел весь мир. Пока глаза не закрылись навеки, разве могут они забыть необъятные степи, по которым всю жизнь ты мчался верхом.

Каждое утро старик думал: «Ну вот, еще не пришел конец моим мучениям», и так продолжалось день за днем. Человек — живучее существо. Только и осталась в нем тоненькая живая ниточка, а все не обрывается. Болезнь уже год отсчитала. Джав-гуай еще минувшей весной думал, что отправится он по старой высохшей траве в свой скалистый приют. Но этого не случилось, и он сказал себе: «Я, видно, семижильный». И хотя он не мог не думать о смерти, он не боялся ее. Когда он понял это, ему стало спокойнее. И какие бы страдания ни терзали его, он переносил их мужественно, без единого стона. Он ждал свою смерть. Если душа человека сумела одолеть большие невзгоды, то и физическая боль ему нипочем.

«Что это в такой замечательный день дверь наглухо закрыли? — начал было сердиться старик на жену и тут же сам себя одернул: — Не раздражайся, Джав».

Рядом с ним едва заметно курился можжевельник. Его зажгли, чтобы перебить неприятный приторный запах, который шел от пораженного болезнью тела.

Снаружи доносились голоса птиц. Где-то вдалеке заржали кони. И старик невольно вздохнул. Услышав, что жена доит корову, он с жалостью подумал: «Видно, пальцы уже устают». Сначала ему был слышен непрерывный звук тугих струй молока, выходящих из-под сильных пальцев. Потом он стал время от времени прерываться. Отдыхает, значит. «Бедняжка, до возвращения сына из армии придется ей жить в одиночестве».