Избранное

— Бедному Кузнечику (это было его прозвище) почти не осталось уже дней. Я решил: погляжу на вас и тогда умру. Захотелось перед смертью еще раз порадоваться, послушать, как вы будете петь, играть на морин-хуре. Если бы мы жили в прежние времена, то сказали бы, что встретимся в новой жизни. А поскольку мы не родились в вечном мире бессмертия, то ничего уж тут не поделаешь… Брат, нечего сидеть без дела, возьми-ка архи, кумыс да разлей всем. И мне налей, только топленого масла добавь чуть-чуть! Выпейте, провожая своего Кузнечика в дальний путь. Разве обязательно пить только после проводов? Не лучше ли выпить с живым человеком! Пейте и думайте, что вы, как и прежде, веселитесь вместе со своим Джавом. — Старик настойчиво угощал друзей.

Как он и просил, ему добавили в подогретую архи топленого масла. Он пригубил напиток, и в глазах у него появился блеск, даже на скулах зарозовел румянец. Старики последовали примеру друга, ибо хорошо знали, что все они не были рождены в мире бессмертия. Они пили архи и кумыс. Скоро стало шумно.

Первому петь выпало Носителю Косы, который знал три застольные песни. Что ж, он продемонстрировал, что и обломок ружья может служить на пользу. Он настроил старый, прокоптившийся морин-хур и запел срывающимся низким голосом:

Пусть вы знаете прекрасную страну,
Пусть на крыльях вы умеете парить,
Но ни в горькие, ни в радостные дни
Вы судьбу свою не в силах изменить[76]

.

Жена Джав-гуая слушала песню, сидя возле хозяйственного шкафчика, и, отворачиваясь, вытирала слезы.

Носитель Косы и впрямь, так же как и в молодые годы, поет о Старике и птице… Джав-гуай вздохнул и, чтобы прогнать печаль, сказал:

— А ну, Шишка, расскажи, как ты тогда поступил со мной!

Дорлиг, нарядный, с золотыми часами на запястье, плотный старик в темных очках, откашлялся и начал с улыбкой:

— Рассказать вам о нашей трудной службе в одно лето, когда я был председателем бага, а Джав агитатором? Это было за год до войны. Мы были тогда молодыми. Днем и ночью ездили мы с ним из айла в айл, чтобы обеспечить поставки армии. В то время баг по территории был равен нынешнему сомону. Приезжаю однажды в Нижний Хурэм, смотрю, на дороге человек лежит, а в руке повод своего коня зажал. Подъехал к нему поближе, а он храпит. Ну прямо спящий богатырь. Захотелось мне подшутить над ним. Я взял да тихонько и увел коня. Конечно, это было баловством. Проснулся человек, и пришлось ему пешком идти. Так и топал пол-уртона. Пришел в айл со стертыми ногами. Говорил потом, что, если бы встретил тогда меня, до смерти избил бы.

Так они сидели и вспоминали молодость. Комар-Джамц захмелел и стал всхлипывать.

— Да перестань ты! Ну точно комар пищит, — шутливо уговаривал его Джав-гуай. Все опять рассмеялись. А Джамц обиделся.

— У тебя всегда было твердое как камень сердце. Где тебе знать, что чувствует человек мягкий, слабый… — И Джамц направился к выходу.

— Братец! Ну как мне не знать, какое у тебя мягкое, отзывчивое сердце. Я пошутил. Послушай, может, ты будешь добр собрать табун и пригнать сюда. Я только взгляну на него, — попросил старик.

Когда Джамц подогнал табун к юрте Джав-гуая, старика положили на войлочную подстилку и вынесли из юрты. Мир, в котором он прожил больше шестидесяти лет, провожал его великолепием летнего дня. Предзакатное солнце, благоухание полынной степи, слабый свежий ветерок, казалось, ласково говорили ему: оставайся до самого конца мужественным и безмятежным. Словно сквозь пелену видел он родные места — пригорки и сопки, покрытые зеленью. Мир простирался перед ним, мир, где человеческая жизнь имеет свои пределы. Таков закон. Джав-гуай думал о том, что он в последний раз видит это солнце, небо, эти горы и сопки. Собранный Джамцем табун не хотел стоять на месте, молодые горячие кони храпели, вскидывали ноги, брыкались. И только поодаль от всего табуна спокойно стоял старый конь. Посмотрев на него, Джав-гуай криво усмехнулся.

— Взгляните на того седого! Одни кости. Да, прошло его время. Никому больше не нужен. Но он не опередил меня.

От солнца, от ветра старик оживился. Ему стало легче дышать, глаза заблестели.

— Братец, отвяжи-ка петлю от моего укрюка[77]. — И Джав-гуай подал петлю Носителю Косы. — Возьми. Пригодится, если захочешь взять молодую жену. Петля отменная. Если понадобится доказать свою ловкость, послужит тебе верно.

А Дорлигу он протянул маленькую табакерку, отполированную за долгие годы руками до такой степени, что резьба на ней стала едва различимой.

— Это мой вклад в арсенал щеголя.

После этого он стал прощаться.