Избранное

— Присядем, почему не присесть, ведь мы с добром пришли, — отозвался Филон Герман, поглаживая усы, чтобы скрыть улыбку, которая набежала при мысли, что хоть Мэриуца и красавица, а жениха ей сыскать будет нелегко, потому как неряха она такая же, как и Сусана.

— Да в мой-то дом, — отвечал Илисие Молдован басом, — никто с дурным и войти не посмеет, потому что дом мой правильный.

— Что правда — то правда, — подтвердил Филон Герман. — Признаем это и радуемся. Потому к тебе первому и пришли.

Илисие Молдован был польщен. Он догадывался, почему так рано заявился к нему Филон Герман; догадку его подтвердило и присутствие Илисие Мога, бригадира, с которым он говорил всего час назад. Но благообразное лицо старика Филона и его приятные речи подействовали на него успокоительно, и он снова уселся за стол, где сидел до прихода гостей и завтракал.

— Откушайте и вы с нами. Чем богаты, тем и рады, — пригласил он, широким жестом указывая на стол, где лежала только начатая большая коврига белого хлеба, миска с желтоватой терпко пахнущей брынзой, солидный кусок копченого сала, несколько луковиц, величиной с кулак, и кувшин, в котором, конечно, была водка.

— За таким-то столом каждый бы день сидеть! — ответил Филон, усаживаясь. Он понимал, что не следует отказывать Илисие Молдовану, человеку гордому, строго соблюдающему честь хозяина дома.

Илисие Молдован был рад уважению, которое слышалось в словах Филона Германа, и распорядился, чтобы Сусана несла миски и вилки. Жена тут же принесла два прибора и села к столу. Глубокие расписанные цветами миски были едва ополоснуты — правда, было это почти незаметно, такие они были темные, а вот вилки с деревянными ручками просто заросли грязью. Филону Герману совсем не хотелось есть, но как не поднять стаканчик (тоже довольно грязный), не отведать хлеба и сала? Взял кусочек и Мога и проглотил, не жуя.

— Мы вот за чем пришли, Илисие, — начал сурово Филон Герман, так что Молдован вздрогнул и перестал жевать. — Партийная ячейка решила поставить вопрос об исключении Боблетеков, Пэтру, Флоари и Корнела Обрежэ.

— Я слыхал…

— А ты слыхал, почему так решили?

— Да потому, что они кулаки…

— А главное, потому, что они творят всякие подлости, наносят ущерб всему хозяйству, то есть нам…

— Этого я не знаю… А какие подлости?

— Ты что, не слыхал про овец, которые сдохли, про свиноматок с обваренными кишками, про вражду между первой и другими бригадами…

— Слыхать-то слыхал, но кто знает, что именно они это сделали?

— То есть как? Может, ты это сделал?!

— Упаси бог! Я честный человек.

— Я про то и говорю. Кто загнал овец на болотистые луга? Поручи их тебе, ты бы так сделал?

— Как можно? Стоячая вода им чистый вред.

— А голодным свиньям кипящее пойло дал бы?

— Что я, свиней кормить не умею?

— А жульничать с трудоднями умеешь?

— Да что я, вор? — возмутился Молдован.

На некоторое время воцарилось молчание. Даже Сусана перестала греметь посудой у чугунной печурки. Хозяин дома был, казалось, в большом затруднении. Теперь он недоумевал, как это он совсем-совсем недавно готов был защищать этих людей.

— А Флоаря, сноха Обрежэ, чем она виновата? А Корнел, сын ее? — нерешительно спросил он.

— Часто ты их видел на работе? Ведь они с тобой в одной бригаде…

— По правде сказать, часто я их не видал…

— Двадцать один трудодень за целый год, — сказал Мога, полистав свою книжечку.

— Мало… — задумчиво и глухо пробормотал Молдован, — очень мало.

— Кроме того, в ее доме все эти темные дела и затеваются…

— Правда?

— Ты вот про Корнела спрашиваешь, а разве не знаешь, какой он? Ему бы все вино лакать, да… Шашни заводить… Он за собой и других парней тянет, и они бесстыжими делаются.

— Молодой, не перебесился… — смущенно засмеялся Молдован. — Остепенится, когда женится. Нехорошо, если поломаем ему жизнь. Может, он и сам не понимает, что делает…

— Бешеный пес тоже не понимает, что делает, а вот кусает всех, и приходится его пристрелить.

Хозяин приуныл, пухлое его лицо собралось в многочисленные складки, и казалось, в этих складках сосредоточилась вся скорбь человеческая.

— Зачем ты его бешеным псом называешь, дядя Филон? Ведь ты знаешь, что он ухаживает за моей Мэриуцей и думает на ней жениться? Разве отдал бы я свою дочку за бешеного пса?

— Не знаю, что они там думают с твоей Мэриуцей, но одно знаю: нам он враг и мы должны его выгнать… — стоял на своем Филон Герман.

— Нет, дядя Филон, Корнела не нужно выгонять, он еще молодой, из него еще человек может выйти.

— Станет он человеком, когда ты будешь молоко доить из дверной щеколды!

Наступило молчание. Все сидели хмурые вокруг стола, не глядя друг на друга. В стаканах осталась невыпитая водка, казавшаяся мутной при свете сияющего дня, который врывался в окна.

Вдруг Илисие Молдован словно очнулся: