Избранное

Филон Герман удивлялся, но спросить, что же происходит, не решался, смутно чувствуя, что теперь не стоит обнаруживать своей неосведомленности. Две соседки что-то рассказывали друг другу, перегнувшись через плетень. Они размахивали руками, глаза их округлились, словно луковицы, лица сияли от удовольствия поделиться поразительными новостями. Когда Филон подошел поближе, обе молодухи разом смолкли и, скромно потупив глаза, поздоровались, захлебываясь от смеха, который так и клокотал в них.

«И какого черта хохочут, дурочки?» — беспокоился Филон, торопясь, насколько позволяли ему старческие ноги.

Навстречу ему попался Галафтион Козмуцэ, горбатый старик, лет под семьдесят, который через Веронику доводился ему дальним родственником и поэтому называл Филона «родненьким». Филон Герман недолюбливал его за болтливость и придурковатость. Галафтион вышел из калитки и стоял в нерешительности: идти ли ему вверх или вниз по улице? Он попыхивал трубкой и оглядывался по сторонам, время от времени утирая вечно слезящиеся глаза.

— Доброе утро, родненький. Погоди минутку. Хочу тебя кое-что спросить! — крикнул он, увидев Филона, и подошел у нему, еле волоча ноги.

— Давай, Галафтион, скорее, да побыстрей, тороплюсь я.

— С чего это ты торопишься в такую рань?

— Дела.

— Какие такие у тебя дела?

— Какие у всех, такие и у меня.

— Хи-хи-хи, — раздался тонкий дребезжащий смех Галафтиона, — знаю я, какие у тебя дела. — И сказал серьезно: — Классовая борьба. Опять классовая борьба начинается. Так я слыхал? Ежели, говорят, приостановится она, все сорвется, а нужно, чтобы дело выгорело. Хи-хи! Правда это?

— Не знаю, о чем ты. До свиданья, мне некогда. — И недовольный Филон Герман вновь зашагал по дороге.

— Филон, родненький, погоди, я тебя спрошу…

Но Филон Герман не слушал. Он торопился к Илисие Мога, бригадиру второй полеводческой бригады. Ему нужно было поговорить и с ним и с его людьми, однако его охватывал глупый страх, что он опоздал, что кто-то опередил его и этот кто-то вовсе не был другом.

Возле чистенького и красивого домика Илисие Мога он столкнулся с Думитру Колчериу. Это был человек лет сорока. Все его знали как рачительного хозяина, но недолюбливали: слишком уж он был труслив. В 1949 году его исключили из партии — он скрыл, что еще до войны, будучи слугой одного бухарестского адвоката, числился в партии легионеров. Филон Герман до сих пор недоумевал, как до этого докопались. На собрании Думитру Колчериу плакал: «Я боялся, что господин адвокат меня выгонит». Потом чего он только не делал, чтобы восстановить к себе доверие: одним из первых вступил в коллективное хозяйство, от работы не отлынивал, трудился на совесть, но никто не мог забыть, что он записался в партию, не признавшись, что был легионером, и люди посматривали на него с подозрением.

— На собрание, дядя Филон?

— На какое собрание? — удивился Филон Герман.

Думитру Колчериу, подмигнув, как заговорщик, добавил:

— Тоадер уж прошел четверть часа назад.

— Тоадер?

— Да. И Хурдук вместе с ним. На собрание.

— Какое еще собрание?

— Ты же знаешь, чего притворяешься? — Думитру радостно зашептал: — Я тоже слышал — на собрании будут кулаков исключать. Мне, по совести, это очень даже нравится. Знай, что душой я с вами, то есть с партией. Не думай, раз меня исключили, так я и переменился. Наказание я заслужил, а душа у меня не изменилась, голосую я вместе с партией.

— Хорошо, хорошо. Голосуй, как тебе подскажет сердце. До свидания.

«Все известно, — думал Филон Герман, шагая по дороге. — Если уж Думитру Колчериу знает, значит, по всему селу разнеслось». Филон Герман не мог понять, хорошо это или плохо.

Он постучал в двери к Илисие Мога. Тот давно встал и ругался с женой: оба громко двигали стульями, кричали не своими голосами. Филон Герман удивился: Илисие молодой парень и женился совсем недавно на Марии, дочке Инокентие Молдована. Оба красавцы, друг другу под стать и уж любят друг друга — все село подожги, все одно меньше огня будет. Живут душа в душу, оба работящие, хозяйственные, все село ими любуется. «Ну и дела, — подумал Филон, — но в жизни всякое бывает!»

— У меня к тебе разговор, Илисие, — обратился он к хозяину.

— Присаживайся, дядя Филон. Потолкуем.

— Пришел я, сынок, по поручению нашей ячейки. Надо нам с тобой одно дело сделать.

— Что ж, дядя Филон, ты ведь знаешь, я всегда партии помощник.

— Знаю, Илисие. Мы тут посовещались, да и решили: пора тебе подавать заявление в кандидаты.

— Думаешь, примут?

— Думаю, да.

— По правде сказать, я уж давно хотел…

— Пиши заявление. Но сейчас я за другим пришел.

На красивом, румяном лице Илисие мелькнуло разочарование, но он ничего не сказал, выжидая.

— Ты знаешь, что в наше коллективное хозяйство пролезли кулаки.

— Знаю. — Лицо Илисие потемнело.

— Теперь мы должны их выгнать.

— Выгоним.

— Может, знаешь, о ком речь идет?

— Знаю.

— И как твое мнение?

— Мое мнение такое: правильно сделаем. Вымести их, чтобы и следов не осталось!

Мария, возившаяся возле печки с горшками, вдруг разрыдалась и выбежала в сени. Илисие посмотрел ей вслед, нахмурился и вздохнул: