Избранное

— Нет, Тоадер, не думаю. Я знаю. Счастье для всего нашего села, хозяйства.

— И не только для нашего…

— Конечно… Я понимаю… Ты же мне объяснил… Только я не думала, что нужно перешагнуть через людей… повалить кого-то на землю и переступить… что это путь к счастью… Я всегда думала, что мы можем быть счастливы в доме, работать, присматривать за хозяйством. Но раз ты говоришь, что нельзя, я соглашаюсь… Ты смотришь вдаль. Я не умею и порой думаю: и зачем ты такой, какой ты есть?

И тут она вспомнила о Флоаре и снова почувствовала страх перед этой красивой женщиной, которую Тоадер до безумия любил в молодости. София была готова пойти рука об руку с Тоадером даже навстречу гибели. Но, обнаружив свой старый страх, который не давал ей покоя всю жизнь, смешалась и покраснела, как девчонка, позабыв, что хотела спросить у Тоадера. Очнулась она, заметив, что Тоадер пристально и удивленно смотрит ей в глаза.

— Какой же я, София? — спрашивал он в недоумении.

Она не ответила, боясь разрушить все, что так кропотливо воздвигала в своем сердце за последние дни, разрушить и свое спокойствие, и спокойствие в их доме.

— Какой же я все-таки? — все больше недоумевая, настаивал Тоадер. — Может, тебе кажется, что я изменился… — добавил он с тревогой в голосе.

— Не знаю, — отчужденно ответила София, — может, и изменился.

— Конечно, изменился. И я изменился, и мир. Ты тоже изменишься и тогда не будешь их жалеть.

Волна радости залила Софию. «Нет! Нет! — хотелось ей крикнуть. — Ты не изменился, дорогой мой муж. Я хочу, чтобы ты любил меня, как прежде. А в остальном — можешь меняться. Изменюсь и я, если тебе так хочется». Но Софии показалось стыдным теперь, после стольких лет, прожитых вместе, произносить вслух слова любви. Она подумала, что Тоадеру это не понравится. А Тоадер не понимал, с чего она вдруг замолчала, и нахмурился.

София поднялась из-за стола, постелила постель и спросила:

— Ляжем спать? Поздно уже.

— И впрямь поздно.

Потушив лампу, она прильнула к нему и прошептала:

— Тоадер, ты на меня не сердись. Я, глупая, не всегда понимаю, что говорю. Ты делай, как знаешь. А я буду, как ты. Не бойся, за меня не придется стыдиться.

— А я и не боюсь, София. Только не жалей ты их… — И он погладил ее по голове.

Долгое время они молчали, потом Тоадер спросил:

— София, ты спишь?

— Нет.

— София, сколько лет было бы теперь Иону?

Она вздрогнула, потом заплакала.

— Восемнадцать… В ноябре было бы восемнадцать… Двадцать четвертого ноября.

Тоадер, словно не заметив ее слез, продолжал:

— Да. Он был бы парень что надо. Умный был малец, не растяпа. Выучился бы в городе на тракториста…

— Нет. Зачем в городе, он бы дома жил, при нас.

— Тоже правильно. Ходил бы на танцы, на посиделки. На работу ходил бы вместе с нами…

Тоадер смущенно замолчал. София тихо плакала.

— Остались мы одни-одинешеньки, — всхлипнула она. — Прибрал его господь.

— Да. А иной раз до того тяжело, что никого нет. Порой хочется мысли свои передать, чтобы не забылись они совсем. А некому. Молодежь-то, София, будет жить в новом мире, а хочется, чтобы и про нас она помнила. Понимаешь? Вот я и жалею порой, что в счастливой жизни, когда нас с тобой уже не будет, никто про нас и не вспомянет. Был бы я человек ученый, может, и записал бы кое-какие мысли, глядишь — и толк бы какой был. А я и двух слов связать не умею. И такая меня жалость берет, как подумаю, что нету рядом со мной человека, который был бы ну точь-в-точь таким же, как я. Вот ляжешь однажды спать и не проснешься, и никого после тебя не останется. Тяжело…

София слушала и потихоньку плакала.

— Не ждать нам детей, — продолжал Тоадер мягко. — Вот было бы у твоего брата двое ребят, взяли бы мы одного на воспитание. Или когда из Молдовы привезли сирот, вырастили бы ребеночка, как своего…

— Ох, Тоадер… Разве ты не помнишь, как мы тогда нищенствовали? Голодали. Собака и та от нас сбежала, неведомо где сама себе корм добывала… И ребеночек бы с голоду помер.

— А все-таки хорошо бы было…

Долгое время они молчали, не спали. Мало-помалу София успокоилась. И вдруг отчетливо и будто сердито сказала:

— Послушай, Тоадер. Вот ты все говоришь и так и эдак, — люди, мол, должны быть счастливы. А мы-то ведь никогда не будем счастливыми. Состаримся и помрем все такими же одинокими.

Тоадер чуть помолчал и ответил:

— Да, если про нас говорить, то мы, верно, не будем счастливыми. Только кто теперь может знать, как все обернется… Может, и по-иному все будет…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1