Избранное

Разогнавшиеся было овчарки с оскаленными клыками внезапно, словно бы смешавшись и утратив ярость, застыли как вкопанные — шерсть, поднявшаяся дыбом, спокойно улеглась, и пастухи истово осенили себя крестом. Собаки, повизгивая, стали ластиться к чужаку, потом угодливо затявкали, словно бы привечая давно не виденного хозяина, возвратившегося наконец домой. Хромой Иосеба слыхать-то слыхал, что бывают на свете такие вот люди-чаровники, которых не трогают даже самые злые и обезумевшие овчарки, но видеть подобных чудес старому чабану не доводилось: никогда не бывало, чтобы его Алмаса и Кариса так умиленно встречали невесть откуда взявшегося чужака.

— По всему видать, он парень что надо! — заключил Иосеба, приглашая гостя в жилище. Мигом зарезали барашка, накрыли стол и стали расспрашивать гостя, какого он роду-племени…

Диомиде Абесадзе признался радушным хозяевам, что бежал из господского дома…

Осень была на носу. Вскоре пастухи снялись с триалетской стоянки. Нагрузив ослов овечьим сыром и тюками шерсти, двинулись они к иорским зимним пастбищам. Диомиде Абесадзе пастухи взяли с собой, и скрываться, дескать, у нас есть где, да и нужды знать ни в чем не будешь. Чего же еще, спрашивается, было нужно Диомиде Абесадзе? Не долго думая, оседлал он своего коня и последовал за караваном.

Шли они две недели, миновали Какабети и вышли на луга Мажало. Задержавшись здесь день-другой, дали они передышку овцам, отоспались, наново перевязали ослабевшие в пути веревки на поклаже и стали взбираться по лесистому склону. Вскоре завиднелось Алазанское ущелье, блеснули заснеженные вершины Кавкасиони.

Когда они поднялись на гребень хребта, в глаза Абесадзе бросились развалины, скрытые в зарослях огромных буковых деревьев. Замшелые черные стены почти нависли над вершинами этих буковых деревьев.

— Это что за развалины? — спросил беглец.

— Древнее городище. Череми зовется! — ответили пастухи.

— Живет тут кто-нибудь?

— У одного чумлакского крестьянина тут стадо свиней. В местных лесах полно желудей и каштанов — раздолье свиньям.

Аробная дорога проходила как раз через это городище. Абесадзе приглянулась одна маленькая часовня. Крыша ее хорошо сохранилась, да и дверь надежно висела на болтах. О лучшем укрытии не приходилось и мечтать. Вокруг не было ни души — один только лес да тишина. Диких плодов — хоть завались: яблоки и груши, смоковница и кизил, каштаны и ткемали, орехи и земляника, куда ни глянь — прозрачнейшие родники… А тут еще и сосед — состоятельный свиновод. Ему несомненно потребуется работник — вот и станут они трудиться рука об руку. В общем, как говорится в одной старинной присказке — ты покукарекаешь, а я полаю — вот тебе и деревня…

За господского коня кахетинцы отдали Абесадзе два десятка овец да еще бурку в придачу, крепко пожали ему руку и распрощались с ним.

Так восстал из пепелища, кто знает в какой уже раз, старый Череми.

Рассказ мой, кажется, немного затянулся, но следом за Диомиде Абесадзе в Череми потянулось столько горемык, что пройти мимо них совестно.

Той же осенью в Череми объявился и третий житель — бежавший из турецкого плена вачнадзевский крепостной Леван Гулашвили — пожилой бездомный бобыль. И когда Абесадзе показал ему поле под пашню и растер в ладонях жирную землю, пришелец, не сходя с места, тут же бросил свою худую суму и с той поры никуда шагу не ступал из Череми. В Грузии того времени бытовал один весьма мудрый закон: крепостной, бежавший из турецкого плена, не возвращался больше к своему господину. Он делался свободным человеком и сам выбирал, где ему ставить дом и какое пахать поле.

Несладко пришлось в первый год новоселам — упряжка волов не смогла совладать с полями, разбросанными по склонам горы, а на одних заступах и мотыгах далеко не уедешь.

«Воду в кулаке не удержишь, а слухов в клетке!» — говаривал Абесадзе. И действительно, прошло совсем немного времени, а слухи о первых поселенцах распространились сначала по окрестным деревням, и уже в конце мая три или четыре мохевца пожаловали в Череми. Изгои мы, отрезанный ломоть от общины, признались они хозяевам и попросили убежища. Были они такими силачами, что загоняли заступы до самой преисподней.

Потом и сам Абесадзе вдоль и поперек обошел Имерети, подавая голос всем тем, кого разыскивали в лесах закон да исправник: нашел я, дескать, надежное убежище в кахетинской глуши, идите за мной…

Не проходило и недели с того дня, чтобы не появлялись в Череми все новые и новые беглецы. Приходили крестьяне, бежавшие от злоключений и неправедного права, приходили и те, на плечи которых судьба взвалила невольный грех — убийство насильника и отступничество от веры.