Избранное

Настал праздник на улице доносчиков и шпиков. А ведь в свое время победившие солдаты пожалели их, пальцем до них не дотронулись. Радость победы лишила бдительности вожаков восстания, и они недальновидно и чересчур мягко отнеслись к людям, прошедшим выучку в змеиных гнездах. Дорого обошлась эта роковая ошибка взятым в кольцо солдатам. Доносчики без зазрения совести указали на вожаков, на всех тех, кто хотя бы раз сказал слово правды на тайных собраниях — с востока, дескать, к нам движутся не лезгины, а наши братья, красноармейцы.

Если бы не предатели, вряд ли расследование с такой легкостью узнало бы о именах Бурдули, Иашвили, Майсурадзе, Казахашвили и других участников заговора, настолько стойко и мужественно держались замешанные в восстании солдаты-черемцы.

Еще два-три дня, и следствие закончилось. Полевой суд приговорил к расстрелу одиннадцать человек. Двое из них — Иосиф Казахашвили и Давид Бурдули были гвардейцами, остальные же — рядовыми солдатами:

Михаил Иашвили

Дианоз Майсурадзе

Гига Месаблишвили

Базерашвили

Мегутнишвили.

Фамилии остальных четверых черемцев установить не удалось.

Сорок девять солдат приговорили кого к десяти, а кого к двадцати годам заключения.

Приговоры утвердил Валико Джугели.

Сердце замирало, когда я читал записки участников восстания — Абрии Циклаури, Васо Деметрашвили, Нико Тедешвили, Серго Майсурадзе. Некоторым из них довелось присутствовать на расстреле. Как мужественно, даже бровью не поведя, встретили приговоренные к смерти парни последние мгновения своей жизни.

На рассвете одиннадцать смертников поставили возле ямы, вырытой на опушке леса. Рассказывают, что когда Михаила Иашвили хотели привязать веревками к врытому на скорую руку столбу, он, оттолкнув от себя гвардейца, сказал:

— Эту веревку, парень, ты для своих начальников припаси! Трусам она больше сгодится. Страх не заставит меня упасть на колени. Стреляйте только повыше пояса, чтобы я побыстрее умер и больше не видел вас.

А Иосиф Казахашвили держал в руках чонгури и пел друзьям своим любимую песню:

Видел я: орел-подранок
Бился насмерть с вороньем
И, уже взлететь не в силах,
Землю мел одним крылом.

Когда его подвели к столбу, Иосиф швырнул чонгури оземь и воскликнул:

— Да разлетится так ваша власть, палачи! Да здравствует Красная Грузия!

Давид Бурдули, не вымолвив ни единого слова и ни разу не сбившись с шага, подошел к яме.

Достав из кармана гребень, он тщательно причесал чуб, затянул потуже ремень и поправил складки гимнастерки… И взглянул на Кавкасиони. Солнце еще не взошло над заснеженными вершинами, но его отсветы уже окрасили алостью кромку небес. Никого и ничего, кроме Кавкасиони, Давид Бурдули больше не видел — ни смертную яму, ни нацеленные в него ружья, ни собравшихся глазеть гвардейцев, ни своих товарищей по несчастью. Он держался так, словно давно уже покончил все счеты с этим миром и со всеми земными заботами. Так, отрешившись ото всего и вся, стоял он и тогда, когда раздался треск ружейных затворов и над опушкой леса воцарилась такая тишина, которая была, наверное, за день до сотворения мира.

Друзей расстреляли, и перед тем, как засыпать землей, один из гвардейцев — Лимона Чургулашвили — отложил лопату в сторону, присел на корточки на краю ямы и стал к чему-то присматриваться. Кто знает, что ему там померещилось, но я увидел (вспоминает летописец), как Лимона вытащил маузер и разрядил в яму всю обойму…

Залико Гелашвили приговорили к двенадцати годам заключения. Сидел он в лагодехской тюрьме, со дня на день ожидая, что его перешлют в Тбилиси, но судьба смилостивилась над Залико. В ту ночь нести караул выпало его давнему дружку Тедо Берошвили. Участия в бунте Тедо не принимал, но служба в армии в столь смутное время так осточертела ему, что он нет-нет да посматривал одним глазком в лес. Беда, приключившаяся с Залико, положила конец его колебаниям. В полночь он отворил дверь камеры Залико, и друзья подались в алазанские заросли.

О побеге друзей узнали лишь на рассвете и тут же за ними пустили конную погоню — заместителя начальника лагодехской милиции Титико Хачиашвили и гвардейца Лимона Чургулашвили.

До Анаги беглецы добрались благополучно. По дороге их никто не задержал, несмотря на то, что иногда они вынуждены были покидать глухие лесные тропы и выходить на большую дорогу.

В Анаги их пути разошлись — Берошвили надежно укрылся в семье своего старшего брата, Залико Гелашвили же направил стопы в Череми, куда испокон веку устремлялись все гонимые и преследуемые.

То на крестьянскую арбу подсаживался, то к чалвадарам пристраивался и добрался он наконец до Черемского ущелья. Только подумал было Залико, что он уже на воле, как у самого края оврага кто-то крикнул ему сзади:

— Стой! И не двигаться…