Избранное

Вызов судьбе: дивное изобилье
нашего бытия — городской пейзаж.
Каменные мужи, изваянное усилье:
на краю портала и под балконом страж.

Медные колокола, чья дубина

сокрушить готова будничный хлам,
или колонна в Карнаке, нет, руина,
пережившая почти вечный храм.

Так излишества рушатся в безуспешной

гонке желтого дня; предшествует он кромешной
тьме, а в ночи ослепительная заря.

Но не напрасно кривые в полете нависли.

Ярость пройдет, но, быть может, останутся мысли,
и то, что было, значит, было не зря.

XXIII

Призови меня ты в предстоящий
час, неотвратимый средь времен;
у него собачий взгляд молящий,
но и он при этом отвращен,

если ты схватить его намерен;

лишь в недостижимом даровит,
ты свободен, если не уверен,
кто тебя в пути благословит.

Ищешь ты опоры бестолково,

молод слишком, зелен для былого,
для того, что не было, ты стар.

Прав лишь тот, кто славит неизменно

тех, кто ветвь и нож одновременно,
нас — в грядущей сладости удар.

XXIV

Этот порыв: из податливой глины лепить!
Кто поддержал бы первопроходцев отважных,
строивших города на прибрежьях блаженных и
                                                                  влажных,
чтобы, маслом наполнив кувшины, вино самодельное
                                                                          пить.

Боги, для них наши помыслы — первоосновы;

хмуро судьба разрушает их сумрачный час.
Но бессмертны они. Посмотри, мы готовы
слушаться каждого, кто бы вслушался в нас.

Тысячелетнее племя отцов с матерями,

мы переполнены нашим растущим плодом;
он взломает нас, пренебрегая дверями.

Мы бесконечно отважны, хотя перед нами погост!

И молчаливая смерть, не брезгуя нашим трудом,
приобретет и отдаст наше полчище в рост.

XXV

Слышишь? Работают без опасений
грабли в саду: человеческий зов
незабываемой предвесенней
речи. Неотразимо нов

сигнал грядущего. Не впервой

слышать его, а тебе все мало;
при этом звуке ты сам не свой:
ловишь то, что тебя поймало.

На дубах листья перезимовали,

коричневые, почуяли луч;
ветерки воздух ознаменовали.

Чернеют кустарники. Поле — ложе

для пухлых жирных навозных куч;
проходят часы, становясь моложе.

XXVI

Голос творения — птичий крик.
Звуком внезапным сердце томимо,
а дети на воле кричат помимо
птичьего крика в случайный миг.

Как люди внедряются в сновиденья,

далям всемирным равновелики,
птичьи ли крики в свои владенья,
в пространство ли вклинились детские крики.

Горе нам, где мы? В сердце ли мира,

уподобляясь древним драконам,
мчимся, захвачены диким гоном

по краю смеха... Бог, среди пира

слей с песней крик наш под небосклоном,
чтоб вознеслись голоса и лира.

XXVII