Избранное

Такой вот католичкой и была жена старого Юришича, госпожа Юришич. Пуританский, анемичный тип, всегда в черном, с красной брошью из чешского граната, в руке — молитвенник в темном с позолотой переплете и большим тисненым пресвятым крестом. Холодная и жестокая, она мучает своего ребенка тупой извращенной педантичностью, постоянно и тягуче. Она не истязает свою дочь, как Врклянова, из ненависти, но истязает из любви. Врклянова — характер энергичный, она может кокетливо взглянуть на молодого человека, она локтями пробила бы себе дорогу в жизни; чулки у нее прозрачные и ноги стройные. У Вркляновой есть какая-то внутренняя сила, и она бьет и разрушает все вокруг себя, чтобы «освободиться» от своих тупоумных детей, от проклятого «груза», который тянет ее вниз. У госпожи Юришич все иначе: она сжалась в комок и не выносит кипения и журчания веселой жизни. Ее ботинки неуклюжи, а накрахмаленная юбка шуршит как у монахини, — и все вокруг нее должно быть холодным, богобоязненным и религиозным, все — мрамор и молчание. Удивительная вещь, что именно у детей такой женщины проявился артистический дар, стремление к полной кипучей жизни. Был у Юришичей единственный сын, Милан; это был вундеркинд, чудо-ребенок. В двенадцать лет он дал свой первый концерт на скрипке на благотворительном вечере общества защиты животных, и газеты писали о нем как о мальчике с большим будущим; ему прочили приглашения к королевскому столу, путешествия по свету на своей собственной яхте. Родители любили его до безумия, в этом чудо-ребенке они видели свой главный выигрыш в жизни и источник благоденствия. Милан всегда был одет в самые красивые шелка и высокосортные сукна, в то время как заброшенная Власта ходила в школу оборвашкой, как Золушка. За тем же столом, где для Милана подавались слоеные пироги, ореховое печенье и сливки, Власта ела только хлеб, размоченный в вонючем кофе, и, когда Милана целовали, Власту били. Вся любовь родителей была отдана Милану. Во время поездки к тетке, в Загорье, случилось несчастье: Милан попал под поезд, и колеса раздавили его на станционном пути, где он играл с собачкой. Вместе с Миланом Юришичи похоронили все свои надежды и любовь, для Власты осталось лишь холодное озлобление. Эти чиновники с психологией мулов, подобные тысячам других, что влачат серенькое существование в нашем городе, как коршуны, набросились на девушку, чтобы замучить и забить ее. Но Власта принадлежала к тому поколению школьников, которое ввело в моду забастовки. Ребята этого поколения организовали те спортивные общества, которые впоследствии превратились в революционные союзы, совершающие покушения на венгерских тиранов во имя свободы Хорватии. Молодежь смело полемизировала с вероучителями, доказывая, что «бога нет», писала романы, бежала за границу, переходила из одного среднего учебного заведения в другое, выпускала протестующие газеты, терпела и страдала «за свободу учеников». Власта, например, будучи еще в пятом классе лицея, убежала из дому, так как стремилась на сцену, хотела стать артисткой, оперной певицей. Она скиталась по провинции, пока полиция не препроводила ее домой; с тех пор начался окончательный разрыв девушки с родителями. Она с позором была исключена из школы за «аморальное поведение»; года два спустя она стала машинисткой. Испытание неким нашим «компетентным лицом» доподлинно установило, что Власта — «воображаемый талант» и что лучше всего ей остаться «там, где она находится», а так как она находилась в конторе, это означало — возле пишущей машинки. О, сколько таких «воображаемых талантов» гибнет в нашем воображаемо талантливом городе, который в истории нашего маленького народа представляет собой третьи или четвертые Афины! И гибнут эти «воображаемые таланты» только потому, что наши «признанные таланты» (в сущности, заурядные бездарности) отнесли их к категории «воображаемых талантов». Сколько девчонок на галёрке нашего «афинского» театра сгорает каждый вечер от тоски по сцене; голодает в нашей безграмотной балканской темноте богема, мечтающая стать художниками, как Гоген и Мане, в которых эти несчастные дети влюблены по иллюстрациям в журналах. Такая же участь постигла и Власту; со временем она, казалось, примирилась с ней. А сейчас снова поднялась буря.