Избранное

Мужчина, супруг, кружит по брачной клетке, как раненое животное: от окна к печке, от печки к окну и снова от окна к печке. Он жестикулирует, курит одну папиросу за другой, выкрикивает какие-то слова, терзается и мечется по комнате. Женщина свернулась, как кошка, клубком и истерично смеется. Кралевичу их история известна во всех подробностях; он внимательно следит за ней с самого начала. Это — банальная история брачного треугольника в духе вульгарных мелодрам прошлого века. Они занимались музыкой: пианино, скрипка, виолончель. Музицировали дни и ночи. Мало того, что в доме, считая вместе с барышниным, рыдало пять роялей, на третьем этаже рыдали еще и скрипка с виолончелью. И вдруг сразу все оборвалось и началась драма, которая все еще продолжается. Тот, третий музыкант стоит сейчас на улице и играет. Кралевич и с ним знаком. Это — незаметный банковский служащий. Всегда безукоризненно одет, уделяет много внимания вежливости, манерам; мещанский культ манер начал чувствоваться в нашем городе еще перед войной (все эти жалкие условности мировыми катаклизмами довольно основательно уничтожены, можно сказать, в самом зародыше). Господин конторщик снимает шляпу каким-то заученным движением, словно скользя по кривой, его чистое, тщательно выбритое лицо всегда улыбается мило, приязненно и на первый взгляд совсем естественно. Так выглядит тот, третий. Он стоит внизу, на другой стороне улицы, возле заведения гробовщика, прислонившись к стене дома, скрытой тенью. Это адская серенада в рассветном тумане. Дрожа как в лихорадке, музыкант пялит безумные глаза на светящееся окно, сжигаемый огнем смятения и страха. Он понимает, что там происходит, и боится этого окна; та самая сила, которая наверху, в комнате, терзает мужа и жену, рвет ему когтями грудь. Он ощущает в себе бурю тех же инстинктов. Он чувствует их в себе и боится их, он знает, что те же инстинкты раздирают другое раненое животное там, наверху, на третьем этаже, животное в лице господина его соперника. Их двое, а женщина только одна…

И стоит в тени магазина гробов страдающий любовник, серенький господин, приторно вежливый банковский конторщик, работающий в вексельном отделении, и сердце его обливается кровью: боится он за самку, как бы ее не отнял у него тот, другой, горилла. Полный смертельного страха, таращит он глаза на освещенный прямоугольник, дрожа за самку, которая отдалась ему по закону плоти и которую другой удерживает по закону церкви. Выбросит ее тот, проклятое животное, в окно, и будет она лежать окровавленная на грязном асфальте. И хрустит несчастный любовник суставами пальцев, скрежещет зубами, глотая какую-то горечь, разлившуюся во рту.

Кралевич смотрит на притаившегося в тени подъезда человека; по улице прошла орущая компания пьяных, а человек стоит и мучается один на ледяном ветру, что свистит в ветках оголенных деревьев. Скоро утро. Внизу, у Вркляновых, утихли, и только время от времени из подвала доносятся звуки барышниного пианино. А может быть, это телефонные провода гудят на крыше? Гудят где-то незримые струны; взволнованный муж ссорится со своей законной женой, которая, в сущности, должна принадлежать другому. Муж мечется по комнате, и скрипит паркет; слышатся стоны девочки, что заперта в клетку: как птица, она тоскует по музыке, опере, аплодисментам.

Перед домом остановился экипаж. В желтом свете фонаря видно, как от коней валит пар и какая-то темная фигура идет к подъезду, звонит, стучит в ворота.

— Кто-то приехал. Может быть, доктор? Он часто посещает дом: больных обычно много. Особенно во дворе, в громадном корпусе с зелеными обвалившимися перилами на прогнивших лестницах, — в этом муравейнике вечно кто-то умирает или рождается, и доктора ходят днем и ночью. Сейчас в доме двое тяжело больных. На втором этаже умирает его превосходительство фон Маркович. На медной дощечке над ящиком для газет выгравировано курсивом: Von Markovich, Feldmarschalleutnant. Фон Маркович занимает весь второй этаж с зеркальными стеклами в окнах и держит порядочно (по нашим понятиям) прислуги: кухарку и слугу. Жена его — изысканная дама, немка из Вены; она всегда возит с собой в карете любимую собачку Лэди, закутанную в бархатную попонку. Этот самый фон Маркович временно командовал «славной» хорватской дивизией, что с неслыханным воодушевлением бросалась в атаки на Карпатах, где потеряла за два часа больше тысячи человек; за этот кровопролитный и невероятно бессердечный жест генерал получил большой Леопольдов крест. По-видимому, это был самый значительный поступок в его жизни. Сейчас он умирает от рака.