Избранное

Линия фронта отступала от Теснины у Баковичей к Теснине под Полем, поочередно получали подкрепление или обращались в безоглядное бегство то четники, то партизаны. И в чередовании этих приливов и отливов, наслаиваясь, множились крупные и мелкие расплаты, росла вражда между полянами, захватывая женщин и детей. Село разделилось на два лагеря. Как-то случилось в то время старому Васо Балтичу на заре отправиться в горы: приметил старый, что с Синявины подступают к селу партизанские части Езеро-Шаранца, поспешил он обратно, разбудил Джуришича и Бечира и тем самым спас их от плена со всем расквартированным в Поле штабом. В ответ на это Жарич принял решение согнать все четнические семейства в Колашин. Ничего не слушая, людей выгоняли из дому в чем застали. Скоевцы принимали ключи от домов и передавали их Жаричу. По селу прокатилась так называемая «экономическая группа» и собрала постели, съестное, шерсть, кожу для обуви и вообще все, что могло сгодиться в качестве одежды или для других каких нужд. Конец марта, снег то идет, то перестает, дорогой к Колашину бредут, причитая, босые старики, наспех одетые дети, перепуганные женщины, все угрюмые, подавленные. Янко был на позициях у Подбища, когда там проходила эта колонна. Увиденное показалось ему невероятным, страшным, кошмарным сном без пробуждения.

— Что это? — спросил он Ягоша Рабрена, старого коммуниста.

— Не понимаю, что они такое творят, — ответил тогда ему Ягош, хмурый и озабоченный. — Не представляю себе, к чему это приведет!

Теперь-то он знает и видит, к чему это приводит: его забрасывают коровьими лепешками, сбили шапку с головы и оставили валяться посреди дороги, чтобы ее втоптали в грязь конвойные в знак того, что и ему не сносить головы. Не без труда вырвав камень из-под снега, люди запускают им в пленных, а то, выхватив кол из забора, так и норовят, распалясь, достать с размаху пленных, хотя конвойные осаживают их. Женщины избрали своей мишенью Евру: и ободранка-то она, и худа-то, и черна, и косы-то у нее нечесаны.

Одна спрашивает:

— Это что ж, учительница, что ли?

Другая ей отвечает:

— Нищенкой ей больше быть пристало.

— Ишь причесалась-то, точно выползла из цыганского шатра.

— Так она и есть из шатра: дочка цыганки Марии, жены Шабана-кузнеца.

Но Евра не может смолчать:

— Сыновья Марии Шабановой итальянцам, как ваши, не прислуживали.

— Цыц, цыганка прокаженная, ты еще поговоришь!.. Вот оболью тебя ночью керосином, запылаешь, точно ведьма на костре!

Все, кроме Евры, сносят оскорбления молча и не пытаются защищаться. Безмолвные, с гордой усмешкой на губах, идут они вперед с отрешенным видом, как будто их вовсе не касается царящая вокруг них свистопляска.

Из общего гвалта вдруг вырывается тонкий голос и вздымается вверх звенящей дугой:

Как Ракита сбор скликает, ясных соколов зовет, —
Воеводе под знамена храбрецов она пошлет…

— Слышишь? — заметил Янко. — Вот и Ракита переметнулась!

— Время ей подошло, — возразил Милан, — когда ей перекидываться, как не теперь! И наших песен вдоволь она наслушалась. Шесть раз партизаны брали Ракиту. «Наша Ракита снова отбита!» И каждый раз, как отобьют, давай овец забирать.

— Должны были забирать, наши совсем пропадали с голода.

— Раз так должно было быть, значит, и нам с тобой поделом достается.

В Поле возле школы толпился согнанный отовсюду народ, снег вокруг вытоптали, загрязнили, а в партизанские дома вломились насильники: орут, громыхают посудой, требуют ракии, да чтоб нагрели ее и подожгли, чтоб зеленое пламя на ней заиграло, и чтоб постным сахаром дали ее засластить, и чтоб обувь их просушили. Приближение колонны вызвало новый взрыв криков и заставило всех подтянуться к школе — пленных встретили винтовочной пальбой и красноречивыми тирадами, в которых упражнялось десять глоток разом. Поносили Ягоша и Евру, угрожали Янко Видаковичу, перечисляя, какие мучения его ждут, и заливались восторженным хохотом при каждом новом виде истязания, который им удавалось придумать, а Евру воображая связанной для надругательства.

Тем временем воевода Павле Джуришич устроил в штабе что-то вроде приема для членов семей погибших четников. Он описал им блестящие перспективы, которые откроются для них после очищения Санджака и Метохии от мусульман, обещал земельные наделы, должности и пенсии, угостил всех ракией и орехами и под конец выдал каждому по две пачки итальянских сигарет «Nazionale». Довольные, гости покидали штаб, почти столкнувшись при выходе с Бечиром. Желтая физиономия воеводы, удлиненная вверх папахой, а вниз бородой, нахмурилась при его появлении. Бечир по-воеппому щелкнул каблуками и отчеканил:

— Здравия желаю, господин комендант!

На это Джуришич прорычал:

— Говорят, ты о коммунистах заботишься!

— Если бы и другие о них так же заботились, их бы давно и след простыл.

— Ишь заступник божий нашелся, да еще и честным словом ручается.

— Только до сих пор, до Колашина, господин комендант!

— И до Колашина не имеешь права, кошке на хвост нацепи свое честное слово!