Избранное

Джо узнал, что Ахмад познакомился со Стерном через Менелика. Стерн тогда изучал арабистику в Каирском университете; перед тем, как отправиться в Европу и задолго до того, как он взялся за осуществление своей мечты о великой новой нации на Ближнем Востоке, состоящей из мусульман, христиан и евреев. Ахмад был свидетелем становления Стерна из мальчика и буяна в непоколебимо преданного идее революционера.

Джо радовала открытость Ахмада. Ранний период жизни Стерна прежде был для него загадкой. И вот, после стольких лет близкого знакомства со Стерном, ему теперь было странно слышать о неуклюжем молодом человеке, совершавшем, как и все в своё время, глупые ошибки. Или представить юного Стерна надувшимся от обиды из-за задетого тщеславия. Или нелепо выпендривающимся, когда окружающим очевидно, что он сел в лужу.

Джо слушал у костра описания Ахмадом этих давних сценок, и даже переживал их вместе с рассказчиком. Джо понимал, что никогда бы не смог воспринимать их так, не знай он Стерна достаточно близко.

«Это любопытно, — думал он, — что тот, кого мы любим и уважаем и восхищаемся, часто кажется нам таинственным и недосягаемым. Как будто он уже с пелёнок видит жизнь яснее, чем мы, и ни разу не был смущён и напуган. Как будто он сразу охватил жизнь орлиным взором и понял её насквозь, а не как мы — без конца спотыкающиеся о тысячу мелочей».

Прошлое человека. Эти мгновения печалей и радостей ложно упорядочены в ретроспективе, давая наблюдателю кажущуюся непрерывность жизни. Как строфы поэмы.

Естественная тоска — выйти за рамки, разгадать вселенскую тайну — иногда рождает имя исторического масштаба, например, Стерн.[195]

Что, если именно эта людская тоска вызвала наше представление о Боге? …и создала всё божественное в человеке?

Жестокость и сострадание, порок и святость.

* * *

— Война? — размышлял Ахмад однажды вечером. — Честно говоря, я не обращаю на это особого внимания. В этой части света всегда что-то происходит.

Что касается немцев, то о них нельзя думать иначе, как о варварах, монгольских ордах нового времени. И, к сожалению, нашествие варваров выгодно нам, отчасти, потому что когда враги у ворот, нам некогда судить себя. Дикость находится за городскими стенами, а мы можем радоваться нашей праведности.[196]

Но что это за варвары? Что за мужчины и женщины, которые между убийствами слушают сороковую симфонию?

Мы можем счесть, что это новшество нашей развившейся к современности чувствительности, но это не так. Зверь живёт внутри каждого, он зародился там миллион лет назад. Многие из нас могут легко перекинуться, озвереть. Особенно те, кто во времена перемирий — ведь варвары всегда где-то за стенами угрожают нам — кто во времена перемирий всего лишь разглагольствует с трибун. Что касается меня, я рад, что не отношусь к людям, облечённым властью; с моими страхами и навязчивыми идеями это было бы опасно для общества.

Ахмад улыбнулся.

— Другими словами, здешние небеса спасают нас от прихода к власти людей, умеющих мечтать, и слишком отрывающихся от реальности. Особенно неудачливых художников, худших из многих плохих. Все тираны представляются мне несостоявшимися художниками того или иного рода…

Как и большинство людей.

* * *

— Люди так меняются, — говорил Ахмад другим вечером. — Меня всегда поражает, насколько. Стерн раньше любил порассуждать о поэзии, опере и смысле жизни, потом им овладела жажда перемен, и теперь он выглядит вечно озабоченным. Ненормально оживлённым. Мечется из одного места в другое, не успеешь поздороваться.

— Ты ещё встречаешься с ним? — спросил Джо.

— О да, он присылает записку, и мы встречаемся в склепе. Раньше мы пили арак и трепались о старых временах. А сейчас, когда Стерн появляется там в воскресенье, мне как-то грустно, и он чувствует тоже самое, я знаю… Он говорит о Роммеле, шифрах — всё по делу. Он одинок, и я одинок рядом с ним.

— Ты имеешь в виду склеп старого Менелика?

— Да, мавзолей старика Менелика, мою мастерскую. Место, где я храню печатный станок и изготавливаю поделки. У Стерна тоже есть ключ от склепа, и иногда в воскресенье он приходит туда когда меня нет. Я всегда могу сказать, был ли он там, потому что какая-то мелочь будет не на своём месте. Так он даёт мне знать, что тоже помнит.

— Что помнит?

Ахмад вздохнул и уставился в огонь.

— Те давние воскресенья. Те прекрасные дни, когда мы бывали там все вместе. Коэн и я и Стерн и сёстры, и ещё один или двое друзей. Воскресный день был днём Менелика. Конечно, к тому времени Менелик был уже очень стар, но ему нравилась молодёжь. Немолодые, мягко говоря, сёстры были исключением, но они всегда были наособицу во всём, за что бы ни брались.

По лицу Ахмада пробежала мальчишеская усмешка.

— Гробница открыта каждое воскресенье, от первого крика осла до последнего плюха крокодила! Вы не пожалеете о потраченном времени! Вход бесплатный, но только для избранных!