Избранное

— О, я знал всё об этих связях, и всегда предполагал, что Монастырь тоже. Монахи смотрели на них сквозь пальцы, потому что Стерн для них ценен. Но теперь Монастырь опасается, что Стерн зашёл слишком далеко и присоединился к националистам в египетско-германском заговоре, ставящем целью передачу британских кодов немцам. Ну, нет смысла отрицать, что Стерн мог бы добыть такую информацию. Стерн имеет контакты на всех уровнях египетского общества, и, учитывая альтруизм Стерна, многие из этих людей наверняка в долгу перед ним. Да и шантаж возможен, теоретически.

Ахмад снова нервно оглядел маленький дворик.

— Слушайте меня внимательно, Джо: раз или два за последние месяцы Стерн упоминал что-то под названием «Чёрный код». Я предполагаю, что это какой-то британский шифр, потому что Стерн сказал, что значительной частью своего успеха Роммель обязан тому, кто даёт ему возможность читать этот Чёрный код.

Тут ведь вот ещё какое дело: сионисты не доверяют Стерну из-за его сотрудничества с арабами, хотя сами тоже спят и видят, что британцы уходят с Ближнего Востока.

Ахмад мрачно покачал головой.

— Монахи, Роммель, арабские и еврейские фанатики — у них у всех есть причины желать смерти Стерна, и ему просто некуда приткнуться. Так что, может, и не имеет значения что вы будете делать. Не хочу это говорить, но, наверное, уже слишком поздно.

Ахмад грустно посмотрел на Джо, содрогнулся и отвернулся. Джо взял его руку в свои.

— Я знаю это, Ахмад. Но всё равно надо попробовать. Даже если уже поздно, мы должны надеяться… Потому что ещё осталось, Ахмад? Что ещё? ничего…

* * *

И были моменты неожиданных откровений Ахмада.

— Иногда я пытаюсь думать о своей матери просто как о человеке. И задаюсь вопросом, оправдывает ли эту женщину то время, что она заботилась обо мне, малыше.

По общему мнению, она была необразованной крестьянкой, которой посчастливилось однажды зимой попасть в Египет служанкой в немецкую семью, и не посчастливилось забеременеть. И понятно, что было бы ошибкой, если бы она взяла меня с собой в фатерланд. Коричневый ребенок на маленькой ферме в Германии, ага. Но из-за того, что именно она была моей матерью, вся моя жизнь пошла наперекосяк.

Детьми мы начинаем жизнь с ложного представления о том, что наше появление на свет важно для всего света, и поэтому придаём вселенское значение разноцветным ниточкам нашего детства, предполагая, что они являются частью уникального таинственного гобелена, а не ещё одним дрянным человеческим лоскутом в одеяле мира. Вера иррациональна, и ребёнку приходится потратить значительную часть своей жизни, набить кучу шишек, чтобы осознать своё место. Но к тому времени жизнь уже может войти в колею, не ту колею, что нужно…

Достаточно посмотреть на меня, чтобы понять это. Смотрите, разве можно предположить, что это какая-то служанка, с мыслями не сложнее, чем о том, какую колбасу подавать на стол, явилась причиной существования закомплексованного поэта, который видит во дворике отеля «Вавилон» висячие сады Семирамиды?

Ахмад покачал головой.

— Нет. Полная чушь. А я, понимаете ли, потратил тысячи часов кипя от обиды на маму, и что? Почему я посвятил думам о ней так много времени своей жизни? Зачем выстраивал абсурдное объяснение её огромного значения в схеме вещного мира?

Ирония судьбы была понята мной слишком поздно. Эта моя сверхчеловеческая мать, эта мифическая женщина никогда не существовала. Ужасная ирония, но в моём возрасте уже нет времени это исправить…

Я просидел жизнь на берегу реки, ожидая что что-то произойдет, думая, что терпением можно чего-то достичь, но прошло время, и я постарел, и в конечном итоге остался в одиночестве.

Ахмад посмотрел на костёр.

— Судьба, моя беспощадная судьба. И жизнь, моя бесцельная жизнь.

* * *

И снова и снова Ахмад возвращался к польскому путешествию Стерна.

— …отчаянный побег из тюрьмы в Дамаске …слух из Стамбула, что Стерн появился на Босфоре …его путешествие в Польшу с таинственной миссией огромной важности …и, наконец, тайное собрание в доме в =wood snear Варшавы, за несколько дней до вторжения Гитлера…

Ахмад уставился на огонь.

— После поездки в Польшу Стерн пытался оправдаться передо мной за свой поступок.

Мы, как обычно, встретились с ним в склепе в воскресный день. Стерн толковал мне, что его взгляды изменились, и обосновывал необходимость этого путешествия. И я видел, как много значило для него разъяснить это мне; он старался изо всех сил, чтобы для меня его объяснение звучало разумно.

Но я не мог заставить себя принять это, понимаете? Тем более там, в склепе, где мы когда-то спорили о том, спасёт ли мир красота. Мне было больно видеть как он изменился, и как я изменился, как всё изменилось. Поэтому я считал своим долгом сказать ему, что следует остановиться. Конечно, это было неправильно с моей стороны, ужасно неправильно. Я должен был позволить ему пойти дальше, и — неважно, сколько боли он причинил мне своим рассказом — просто принять это как некую истину, правду Стерна. Ведь, какой бы она ни была, — возможно, это евангелие современного мира.