Избранное

— Джо? Это ты? Это действительно ты?

Он сделал ещё один шаг, потянувшись к её рукам; её зеленые глаза были ярче, чем он помнил. Сверкающие, потрясающие. «Я куколд, — подумал Джо, — ****острадалец, эх». А вслух сказал:

— Я не собирался заявляться без предупреждения, Мод, но писать не мог, а другого способа сообщить тебе не придумал. — Он улыбнулся шире. — Это сюрприз, не правда ли? Двадцать лет спустя, кто бы мог подумать?

Она смотрела на него с любопытством. Он смущённо оглядел комнату.

— Уютно тут у тебя.

Наконец она нашла несколько слов.

— Но как? …почему? …что ты здесь делаешь?

Джо кивнул, улыбаясь.

— Я знаю, это странно: домой пришла, тут я сижу. Нарисовался — хер сотрёшь. Как будто мы виделись в прошлом месяце или, на крайняк, прошлой зимой.

Как поживаешь? Ты прекрасно выглядишь.

Она засмеялась. Джо помнил её смех, но не его удивительную колоратуру.

— Я в порядке, но всё-таки: что ты здесь делаешь, Джо? Теперь ты в армии? Я думала, что где-то в Штатах. Ты поранил ухо. Дай-ка мне посмотреть на тебя.

Мод отстранилась и изучала его, держа за руки. Засмеялась и сморщила нос, — мелкое это движение сначала удивило Джо, но потом он вспомнил и его; просто давно не видел.

Он смущённо отвёл взгляд.

— Ты знаешь меня, Моди.

— Твои глаза, я бы узнала твои глаза где угодно, но не думаю, что узнала бы тебя, встреть случайно на улице. Твоё лицо сильно изменилось, и ты вроде похудел; хотя толстым ты никогда и не был.

Джо засмеялся.

— Это морщины, они стали глубже. Но ты выглядишь точно так же. Я узнал бы тебя где угодно.

— О нет, — сказала она, освобождая одну руку и откидывая назад волосы. — Я полностью изменилась… Но, боже мой, неужели прошло двадцать лет? А кажется и недолго, я ещё не чувствую себя настолько старой… Ты выглядишь солиднее, возраст тебя изменил.

— Солиднее из-за того, что на мне надето?

— Твоё лицо. Я не заметила, что на тебе надето.

Она засмеялась.

— Одежда всегда сидела на тебе, как на корове седло. Помнишь ту забавную старую униформу, которую ты носил в Иерусалиме? Ту, что подогнал тебе древний францисканский священник-ирландец, который участвовал в Крымской войне?

— Да, святой пекарь, конечно. Он носил тот мундир под Балаклавой.

— Вот именно. Тот, кто выжил в безумной атаке лёгкой бригады. Лошадь под ним была убита, а он был слишком пьян, чтобы бежать вперёд на своих двоих; и за то, что остался в живых, он получил медаль «За героизм». Затем подался в священники и отправился в Святую Землю. И с тех пор он пёк хлеб, традиционно только в четырёх формах: Креста, Ирландии, Крыма и Иерусалима — четырёх заботах своего сердца.

Мундир был велик тебе, Джо.

Джо кивнул, улыбаясь.

— И я всё ещё ношу чужие мундиры. Этот лепень, например, принадлежит странствующему армянскому торговцу коптскими артефактами, или, по крайней мере, так утверждают мои документы. Кстати о птичках: общеизвестно, что армяне, — как народ, — первыми приняли христианство. В четвёртом веке.

— Очень интересно. Хочешь что-нибудь выпить?

— Это было бы замечательно.

— Стакан лимонада? У меня есть немного.

— Конечно. Как же! ирландец и лимонад. Неси.

Но она не пошевелилась, а продолжала зачарованно смотреть на Джо.

— Нет, не думаю, что узнала бы тебя на улице, если бы не посмотрела в твои глаза. Всё остальное в тебе изменилось. Лицо вообще не узнать, настолько оно измождённое.

Ты похож на человека, который пришёл из пустыни.

— Это неудивительно, потому что так и есть. Из Аризонской пустыни. Там я нашёл индейское племя, которое приняло меня.

— Ты говорил мне, что когда-нибудь это сделаешь.

— Ага. Идея запала мне в голову, когда я услышал о твоей бабушке-индианке. Помнишь, я всё время спрашивал тебя о ней?… Моди, куда делись годы? Куда они делись?

— Я не знаю. Но вот ты появился внезапно, и опять задаёшь вопросы. Ты всегда искал какие-то ответы. «А тебе было хорошо? А как хорошо?» Тьфу!

— Я был молод, Моди.

— Да… и мы были счастливы, почти. И ты ничем не мог насытиться, ты хотел всего и сразу! и так, и эдак. И я, наверное, тоже, и, возможно, это было неправильно. Мы оба были так молоды и так много хотели; слишком многого, неизвестно чего. А ты остался прежним, всё ищешь ответы?

— В некотором смысле, остался. Но ищу уже по-другому.

— Да, в тебе теперь чувствуется спокойствие, ты стал твёрже.

— В хорошем смысле, внутри. Должно быть, меня изменила пустыня.

— Возможно.

Она задумчиво посмотрела на свои руки.

— Ты ведь заботился там о своей душе, не так ли?

— Пожалуй.

— Да, это заметно. Это видно по твоим глазам и лицу, и, полагаю, все мы по-своему озабочены этим. Теперь, с годами, я стала чаще задумываться… О боже, мы были так молоды тогда. Мы были очень молоды, Джо, и мы почти ничего не знали о жизни… О боже. Мы были детьми, играющими на полях Господа, и для нас не было ни дня, ни ночи, ни тьмы, ни света, а только любовь и радость быть вместе и желание быть вместе…

Она уставилась в пол.

— Это было прекрасно, — прошептала она, — Длилось недолго, но прекрасно.