Избранное

Считается, что женщины очень много говорят, но Дого, пока они беседовали, успела развести огонь, вскипятить чай и накрыть на стол. А сама тем временем рассказывала о том, как встретила парня, которого сын в свое время учил читать. Теперь этот парень сам преподает в большом институте.

Казалось, никогда еще не было такого тихого летнего вечера. И чай был необыкновенно вкусен, и еда отличная, и беседа приятна.

Зашло солнце. Пришли старики соседи, любители выпить. Они распили бутылочку водки и пустились в разговор со старым Дамираном.

— Дамиран, а ты знаешь, что, пока тебя не было, твою старуху украли шоферы, — хохотали они. Дого засмеялась тоже и пригрозила, если они не замолчат, вылить им на голову горячий чай.

8

Настала зима. Цахиурт-сурь точно согнулся под тяжестью снега. Снегу намело между домами, сугробы доходили до самых крыш, перегородили дорогу.

Небо затянуло мутной пеленой, то и дело начинает падать снег, в степи метет поземка.

Старик Дамиран поставил свою юрту первой с юга, точно ища укрытия и защиты от ветра. На первый взгляд Цахиурт-сурь кажется таким же, как всегда, но внимательный взгляд заметит тут много перемен. Перед кучей аргала появилась копна сена, укрепленная со всех четырех сторон жердями, сверху ее накрыли досками. Возле копны стоят косилки — по две в ряд. Они принадлежат объединению, о котором так много говорили осенью. Дого взялась присматривать за инвентарем. Тут же неподалеку виднеется небольшой сарайчик, стены которого утеплены толстым слоем навоза, внутри насыпали сухого навоза, который служит подстилкой для скота. Может быть, старики построили этот теплый хлев для своей верблюдицы? Нет, они недавно получили от объединения несколько породистых баранов, привезенных с Хангая. Они строили этот хлев не покладая рук, носили сухой навоз с соседней стоянки, а сегодня утром старый Дамиран уехал к соседям, чтобы пригнать баранов и своих овец — всего около десятка голов.

Дого часто приходится сражаться с шоферами, которые пытаются взять жерди, чтобы согреть воду для мотора. Они не раз уже хотели утащить их потихоньку и спрятать, но Дого не позволила. «Как вам не стыдно! А что бы вы делали, если бы не было дров? Можно же согреть воду для мотора, как и раньше, — разжечь аргал. Это ведь не мое, а государственное имущество», — сердится она. А те и не обижаются на ее воркотню. «Наша Большая мама не просто в Улан-Батор съездила, она настоящим красным революционером стала»[77]. «Если каждый, кто побывает в столице, станет таким принципиальным, нам не жить», — шутят они. Старушка иной раз и сердится на них, да не в ее характере долго помнить обиду.

9

Из юрты один за другим выходят люди. Одни одеты по-городскому, другие — в одежде степняков. Оживленно разговаривая, они идут к машине. Лица разрумянились, губы лоснятся от жира. Холодный ветер треплет полы шуб. Каждый туже затягивает тесемки под подбородком, плотнее укутывает шарфом шею и, усаживаясь в машину, поправляет дэли, чтобы не продуло, — впереди долгий путь.

Возле юрты маячит одинокая фигура Дого. На ней длинный коричневый меховой дэли с обшлагами, туго перетянутый поясом. Из-под длинного подола виднеются лишь загнутые носки гутулов. Дого внимательно следит за тем, как отъезжающие устраиваются в машине, словно хочет убедиться, что они устроились удобно. Она стоит, чуть наклонив голову набок, готовая в любой момент прийти на помощь. Шофер — молоденькая невысокая женщина в больших белых валенках — проверяет, все ли уселись в машину. Она шагает широко, как мужчина, подходит к машине и решительно берется за заводную ручку. Потом быстро вскакивает в кабину и дает газ. Высунувшись до половины из окна, она кричит Дого:

— Мама, сделайте, как я наказывала! Зимой человек должен быть хорошо одет!

Дого подходит ближе и, слушая ее, кивает головой.

— Постараюсь, дочка. Если встретишь наших в пути, скажи, чтобы заезжали в гости. А увидишь жену Ойдова, скажи, что я караулю сено объединения, ухаживаю за племенными баранами.

Девушка кивает в ответ. Кто такие «наши», девушка поняла: это знакомые и незнакомые шоферы. Дого уверена, что девушка знает их всех. Машина тронулась с места и пошла вперед, разрезая снежные сугробы, покачиваясь на ухабах, взметая снежную пыль.

Дого привычно подняла руку:

— Счастливого пути!

— Счастливо оставаться, — донеслось в ответ.

Люди, ехавшие в кузове, тоже помахали ей, и старушка долго стояла, потирая озябшие руки, шевеля занемевшими пальцами. Машина выехала на шоссе, повернула на север и, прибавив скорость, скрылась из глаз.

— Вот и уехали, родные! Только бы погода не испортилась, не помешала ехать, — говорила она сама с собой, возвращаясь в юрту. — Да, теперь и женщина села за руль. По-моему, она надежно держит его.

Край неба на северо-западе потемнел, стал почти свинцовым. От снега все бело вокруг. Цахиурт едва виден, как в тумане. Трудно определить, который час, очевидно, уже полдень. Машина давно скрылась из виду, а Дого все казалось, что она слышит гул мотора — то ближе, то дальше, то отчетливее, то глуше…