Избранное

Лекарь, опустив голову на стол и закрыв глаза, бормотал: «Микробы, микробизм, материализм и даже бог — это необъятный микроб, состоящий э-э-э-э… из миллиардов миллионов микробов, и поэтому он бесконечен, бессмертен и обитает повсюду».

Только Прикор и Чиупей держались отлично. Субпрефект продолжал пить, пытаясь что-то сказать.

— Мы должны его завтра же вечером переубедить за столом у грека, — заявил Прикор.

— Да, — согласился Чиупей, залпом выпив стакан вина.

— Я… я, — бормотал субпрефект, вертя головой, словно это был ком земли, насаженный на жердь, — я… я могу… могу только ре… реквизировать у него лошадей… для мане… маневров…

— Браво, господин Ницэ, браво, прекрасная идея!

— Я… я могу… как субпрефект, уважающий себя… могу только… только… заставить его сторожить но… ночью… се… село…

— Браво, господин Ницэ, прекрасная идея!

— Я… я… я… могу только как субпрефект вымести его из… из во…

— Из волости, — подсказали двое других.

— Да, — прошептал субпрефект; он больше не мог произнести ни слова и, указав рукой на грудь, закрыл глаза.

— У него горит нутро, — прошептал Прикор.

— Горит нутро, — повторил тихо Чиупей.

— Господин Ницэ, может быть, отнести вас на диван?

Субпрефект кивнул головой.

Прикор и Чиупей уложили его на диван.

Субпрефект повел мутными глазами, широко открыл рот, но не мог уже вымолвить ни слова.

— Переубедим его?

Субпрефект кивнул головой.

— Бывшего подлеца…

Субпрефект кивнул головой.

— Завтра же вечером…

Субпрефект кивнул головой и закрыл глаза.

Все заснули.

Одни посапывали, другие храпели. Три часа ночи.

Снаружи слышны голоса сторожей, которые выкрикивают по очереди: «Кто идет! — Кто идет!..»

На третий день утром по селу прошел слух, что бывший судья, адвокат Панаитеску, «так избит, что неизвестно, выживет ли он».

Бывший судья — это бывший подлец.

Они его переубедили!

P. S. Только что закончились выборы. Жители Некуле еще не успели позабыть вкуса яств на банкете у господина Ницэ Кандела, субпрефекта волости Думбрэвь, как печальная весть привела в ужас всю местную партию: сменяется правительство!

Субпрефект огорчен, лекарь еще усерднее «лечится» от микробов, адвокат Чиупей уже реже приходит к госпоже Гиолице, председатель временной вздыхает, бормоча: «н-н-нда…», старик Андрин все спрашивает себя, жаловалось ли какое-нибудь правительство на его политические принципы, телеграфист Прикор все время выстукивает депеши по приказу господина Ницэ Кандела и разузнает у префекта Колибана о новых политических тайнах.

Весть о том, что правительство, которое в сущности «не было ни таким, ни этаким (не потому, что это стыдно сказать)», пало, низвергло все политическое сооружение, воздвигнутое обывателями Некуле. Собраний они больше не устраивают, а лишь встречаются по два, самое большее по три человека, пристально смотрят друг на друга, качают головой и говорят:

— Это верно?

— Да, н-н-нда…

— А что я говорил?

— Что?

— Ну, сами знаете…

— Ну да… так оно и есть!

И до тех пор пока не сформировалось новое правительство, политиканы Некуле обменивались только взглядами и говорили односложно.

Восторг, охвативший партию, достиг апогея, когда стало известно, что старик опять взял в руки бразды правления. Окруженный всеми членами партии, состоящей из восьми, а если считать субпрефекта, то из девяти человек, Андрин кричал:

— Все он, бедняга! Причем здесь свобода, причем конституция?! Ему наплевать на все эти глупости!

Но когда бедняга был сменен коалиционным правительством, разочарование снова охватило «деятелей» Думбрэвь. И Ницэ Кандел, устраненный новым правительством, говорил печально, но вполне справедливо:

— Я понимаю: правительства сменяются, но при чем же тут субпрефект?

А председатель временной, изгнанный из примэрии новым субпрефектом, недоумевал по этому же поводу:

— Н-н-нда…

Перевод М. П. Богословской.

СОРКОВА [33]

I

Причудливые громады сугробов высятся возле домов. Стаи снежинок вихрем носятся по ветру, рассыпаясь на перекрестках и рассеиваясь по широким пустырям местечка Олэнита. Дороги уже не видно. Снег по колено.

Из труб вырывается дым и, словно растерявшись от порывов холодного ветра, мечется на месте и снова стремительно скрывается в дымоходе, будто печи втягивают его обратно. Предместье оцепенело, погребенное под сугробами.

Не слышно ни человеческого голоса, ни лая собак.

Так встретить Новый год и праздник святого Василия и врагу не пожелаешь! В такую лютую пору и о топоре позабудешь, даже будь у тебя целый воз дров, зароешься как можно глубже под одеяло, накинешь на спину все, что только под руку попадется, — да куда там! все равно мороз с головы до ног пробирает!

Музыканты из оркестра Сотира Рябого, цимбалиста Олэниты, накануне праздника обрядили свиную голову в темно-красную и синюю материю, украсили ее чебрецом, прицепили к ушам красные серьги, а в оскаленную пасть всунули кусок нашпигованной колбасы[34].

Все только и ждали, чтоб поглазеть на эту необыкновенную «Васильку», но никто еще не видел ее, хотя уже давно рассвело.