Избранное

— Да! — ответила Джелина, поспешно направляясь к выходу. Однако на пороге она остановилась, посмотрела на него глазами, полными слез, и добавила: — От моей великой мечты ничего не осталось, кроме великой боли, но все же… Благодарю вас, сейчас вы не могли сделать для меня большего!..

Дверь закрылась. До Космина еще донеслись из коридора приглушенные рыдания…

Он вытер глаза. Взял пальто и шляпу. Задул свечу. Спустился по узкой лестнице, ведущей в глубину двора. Открыл калитку и поспешно вышел на улицу.

Отвратительная картина пронеслась у него в сознании: ему показалось, что он был похож сейчас на отяжелевшего паразита, который покидает чужую постель, едва двигаясь, ожиревший и разбухший.

Космин ускорил шаги… Есть, есть место на свете, если хочешь быть честным!.. Но куда идти?..

«Все равно куда!»

Перевод А. В. Сироткина.

НЕГИНИЦЭ

Жила-была на свете старуха, старая-престарая. И такая она была маленькая и сморщенная, что ее едва было видно. Целыми днями она вязала чулки и мысленно молила господа бога подарить ей ребенка. Ведь у нее был только старик муж, да и он то в лесу, то на гумне, то на базаре, а старуха день-деньской одна, как сыч, и такая стояла в доме тишина, что у нее начинало в ушах звенеть. Только ее кашель и чиханье нарушали порой эту тишину. Старуха разговаривала сама с собой от скуки, сама себе отвечала на вопросы. И, нанизывая петельки, она смеялась над собой так, будто смеялась над кем-то другим:

«Дорого бы мы дали, если б у нас на старости лет был парень!»

«Неужто б ничего не пожалели?»

«Ничегошеньки».

«Значит, ты была бы не рада девушке?»

«Да как сказать, пожалуй, и девушке я была бы рада».

«Да, но девушке надобно приданое».

«Нашлось бы и приданое, ведь у нас с дедом все есть; да и много ли нам надо: три аршина полотна белого да два гроба, а девушке остались бы быки деда, плуг его да наш дом».

«Хорошо, тетушка, но где же такую девушку раздобыть? Сама знаешь — засохшее дерево плодов не дает!»

Заохала старуха, засмеялась: «Ох-ох-ох! Хи-хи-хи!»

«Все возвращается, даже реки текут вспять по воле божьей, только молодость не возвращается. Чего не было во-время, тому уж не бывать никогда. Я была бы рада даже маленькому мальчику, совсем крохотному».

«Ну, ты была бы довольна и девчуркой; ты бы нанизывала петельки, а она бы их распускала, ты бы сеяла муку, а она бы рассыпала, ты бы ставила котелок, чтобы варить мамалыгу, а она бы его в огонь опрокидывала».

«Ну, коли так, то я рада была бы и ребятенку с кулачок величиной, лишь бы слышать, как он говорит мне «мама», ведь такая в избе пустота, когда в ней только старик да старуха».

«Ну, а если он будет не с кулачок, а еще меньше?»

«Ну что ж, я и такому буду рада».

И старуха захихикала:

«Ну и дуреха же я!»

«И впрямь дуреха».

«А если бы мальчик был с горошинку?»

Старуха засмеялась, запрокинув голову, но тотчас вздрогнула, услышав за дверью тонкий, обиженный голосок:

— А если он будет величиной с зернышко?

Старуха посмотрела по сторонам и, не увидев никого, перекрестилась.

— Ну что ж, — продолжал тот же голос, — я вижу, тебе не нужны дети.

Собралась старуха с духом и сказала:

— Нет, нужны… но где ты… кто ты?

— Кто я? Я — Негиницэ[27], мысль людская. Я очень маленький и могу залезать людям в уши и подслушивать их мысли. Вот только что я сидел у тебя в правом ухе, а потом перебрался в левое, и уж как я хохотал, когда подслушал, что тебе взбрело на ум.

— Ну вот еще, выдумал. Что это мне взбрело на ум? Ровно ничего!

— Неправда, — смеясь, ответил Негиницэ, — человек говорит не все, что думает. Если бы я не шепнул тебе, что засохшее дерево уже не дает плодов, ты бы бог знает что еще могла сказать…

Старуха вспыхнула, как огонь.

— Не стыдись, матушка, не надо. Таков уж человек. В детстве он проказничает, потому что мал еще, в молодости совершает безумства, потому что молод, а на старости лет ему остается только мечтать о безумствах, потому что он уже не может их совершать…

Старуха осмелела и, потеряв терпение, крикнула:

— Ну-ка замолчи, Негиницэ, да покажись-ка, я хочу тебя видеть!

И тотчас она услышала такой звук, словно стрекоза пролетела или пчела прожужжала, и почувствовала на своей руке какую-то теплую капельку.

— Вот и я!

Бедная женщина широко раскрыла глаза: если бы даже разверзлись небеса, то она не удивилась бы так, как в тот миг, когда увидела у себя на руке такое чудо.

Негиницэ был красив, как драгоценный камень, и мал, как зернышко; глазки у него были точно синие искорки, а ручки и ножки тонкие, словно паутинки.

Старуха хотела было поцеловать Негиницэ, но он быстро вскочил ей на нос, а потом опять спрыгнул на руку.

— Тише, мама, тише, не раздави меня, — испугался он.

— Дай я тебя поцелую: ты всю избу будто солнцем озарил, когда сказал мне: «мама».

— Осторожнее, не проглоти меня.

Старуха поцеловала его.

— А как же ты ешь, Негиницэ, родненький мой?

— Я-то? Да я воздухом сыт. Вот до сих пор ел за королевским столом и никто не знал об этом; и как я смеялся, когда видел, что все трепетали перед королями, а я прогуливался себе у них в ушах и узнавал все их мысли.