Избранное

— …Табаку не куришь, за девками не охотишься, уставные сто грамм не потребляешь, — нет, ты конченый человек, Григорий Саулович!..

— Товарищ капитан, позвольте вам заметить… — Эренбург уже заводится, не замечая иронической усмешки Песочинского.

— Не позволю! К тому же и юмор перестал понимать…

Эренбург застенчиво улыбается:

— Михаил Сергеевич, мне сейчас не до юмора. Полковник приказал…

— Правильно приказал…

— Но вы же не знаете, что я имею в виду…

— Это неважно. Я знаю, что приказал полковник.

Но тут капитан замечает Сережу.

— А ты что сидишь, уши развесил?! — вдруг ополчается капитан на связного.

Он вручает мальчику шесть запечатанных пакетов и отдельно седьмой, добавив с иронией: «Вот тебе твое любимое». Перед номером на конверте стоит гриф «срочно и лично адресату».

— Все ясно?

— Так точно, товарищ капитан.

— Кругом… арш!

Все. Теперь на мороз. Надолго. При выходе из части Сережу останавливает замерзший часовой и начинает бороться с мальчиком.

— Генка, пусти, я на поезд!

— Поезд только в семь пятьдесят, знаю. Курево есть?

— Не-а…

— Серега! Добеги до Ловейки и скажи: «Колотушкин сидит без курева». Он у меня, старый черт, вчера три раза стрелял.

Сережа бежит к казарме, отыскивает Ловейку и, получив от него самокрутку, возвращается. А Генка все стоит в проходе. Скучно, хочется поболтать, а не с кем.

— Постой, Серега! У тебя еще полчаса, а ходу здесь всего пять минут. Чего там мерзнуть на станции? Покурим. Я оставлю тебе ровно половину.

Генка быстро затягивается, посматривая, сколько осталось. Сережу не очень-то тянет курить, тем более замусоленный окурок. Но он ждет. Ничего не поделать. Это уж принято.

— Тебя тут с час назад эта… рыженькая спрашивала. Ну, которая приходит менять к нам табак на хлеб. Да никто не шел, а мне было не отлучиться с поста. Постояла, померзла и ушла.

— Интересно, а как она меня спросила, Генка? — говорит Сережа, подозревая подвох.

— Так и сказала: «Позовите мне маленького черноглазого солдатика!» Кого ж еще?

— Ну, это уж ты точно врешь! Все. Я пошел…

— Да постой! Курить-то будешь?..

Но Сережа уже бежит по темной улочке. По бокам ее деревянные дачи, домики — пригород Ленинграда. На стеклах белеют бумажные кресты, и ни полоски света. Многие дома заколочены досками, хозяева эвакуировались. Прошли уже три большие эвакуации. Первая — сразу в начале войны, пока не замкнули кольцо. Потом, в зиму сорок первого — сорок второго года, по ледовой дороге. И третья — летом сорок второго, на баржах через ту же Ладогу. Недавно комиссар сказал, что в настоящее время в Ленинграде остались «наиболее боеспособные, нужные городу-фронту». Правильно сказал.

Мороз не сильный, но градусов десять есть. А то и больше. Сумка с пакетами легонько бьет по бедру. Вчера пакеты возил Сережин напарник Лобанов. И вернулся к полуночи. Как же это ему удалось обернуться? Даже если обратно на КП подвезло с машиной. И каждый раз Лобанов часа на два опережает. Спросишь — смеется: «Уметь надо». Наверное, ему Рыбин открывает пароль.

На станции было пусто и холодно. Эту пригородную станцию с вокзалом из темно-красного кирпича и деревянным шпилем на крыше Сережа помнил с детских лет. Бывало, он с папой и мамой приезжал на озёра купаться. Неподалеку от вокзала, на холме у озера, было большое старинное кладбище. И оно тоже было знакомо ему. Сколько было связано с ним детских воспоминаний!..

Подошел поезд без огней и, простояв с минуту, шипя, тронулся. Сережа сел у окна, поднял воротник шинели — здесь было еще холоднее, чем на улице. Ветер свистел в разбитые окна вагона. Домики кончились. За окном белели поля. В углу, сбившись по пятеро на скамье, сидели солдаты, слышался смех — один рассказывал что-то веселое.

— Братцы, глянь, на город идут, — раздался чей-то голос.

Сережа припал к окну. В темном небе часто вспыхивали огни зенитных разрывов и крестились лучи прожекторов.

— Чего он отсюда прет? С юга ему ближе. Семь минут — и в центре города, — заметил старшина.

На следующей станции, когда шум колес смолк, слышалась лишь отдаленная дробь зениток. Сережа вышел на площадку. Поезд сбавлял ход. Отворив дверь, мальчик выглянул из вагона. В лицо ударило холодом. Впереди виднелся виадук, от него шла прямехонькая дорога к Дубовой Роще, — вот бы здесь остановку сделали! Полкилометра, не больше. А от станции все три, да еще КП, да еще если на КП дежурит тот вредный старшина, что однажды хотел отобрать пистолет у Сережи («Солдату винтовка положена или автомат»)… Вспомнив об этом неприятном эпизоде, Сережа вздохнул. И вдруг в голове, как открытие, мелькнула гениальная мысль, тотчас объяснившая ранние возвращения напарника и, напротив, его, Сережины, неудачи. Он спустился на нижнюю ступеньку и, едва вагон оказался против виадука, с силой оттолкнулся назад и спрыгнул на насыпь. Упал он в снег, но все же обо что-то больно ударил колено. Встал, отряхнулся. И мысленно представил себе спокойное, в морщинах лицо Лобанова. «Неужели и он так каждый раз?! Невозможно. Хотя он хитрый…»