Избранное

Но как только заводы и фабрики перешли к государству, усердие в труде, которое прежде считалось чуть ли не грехом по отношению к товарищам, сделалось добродетелью, и Йожи дал себе волю в работе. Так он стал ударником, а потом и стахановцем, и вовсе не потому, что его захватила лихорадка одной из кампаний, а как-то естественно, без колебаний, без всякого усилия над собой, словно он всю жизнь к этому готовился.

Он еще не успел отведать вкуса славы и был искренне удивлен, поражен и испытал даже нечто вроде стыда, увидав свое имя на заводской доске Почета; а когда ему вручили премию и почетную грамоту ударника, Йожи и вовсе растерялся, хотя к этому времени работа день ото дня шла лучше, все спорилось у него в руках и невольно являлось желание: «А ну-ка, еще одну машину…» В старое время товарищи по заводу назвали бы ею за это предателем, что было бы ему так же непереносимо, как и многим другим рабочим — мастерам своего дела. Но теперь, оказывается, за такой труд полагалось не только больше денег, но и больше уважения. И не от одних лишь цеховых мастеров да заводского начальства, что, кстати, и не всегда приятно, но и от своих же товарищей, рядовых рабочих. Есть, правда, среди них и завистники, а кое-кто все еще считает его неотесанной деревенщиной, но большинство признает, что у него золотые руки и работает он чисто.

И Йожи, характер которого сложился еще в кузнице Синчака, уже не сдерживал себя и вкладывал в работу всю душу и умение. Ведь машины и инструменты влекли его к себе с малолетства. Еще подростком, батрача на нерадивого хозяина, чей ветхий инвентарь приходилось то и дело таскать в кузницу для починки, Йожи, если кузнец позволял, с наслаждением брался за молот и колотил по железу в свое удовольствие или сам затягивал болты на плуге или бороне. Даже в детские годы он всегда что-нибудь мастерил. Кто, как не он, снабдил самодельными коньками всех ребятишек с улицы Киш, заставив толстую, упрямую телеграфную проволоку служить лезвием конька и послушно лечь на деревянную колодку, выструганную из полена; кто, как не он, приделывал к концу гибких камышовых палок квадратные или шестигранные гайки, благодаря чему эти тонкие камышины превращались в грозное оружие.

Теперь же, на заводе, он мог испытать свои силы по-настоящему. Уже при самом обычном желании выполнить норму Йожи всякий раз ее перевыполнял. Он держался того мнения, что в работе лучше иметь небольшой задел — ведь всегда может стрястись что-нибудь непредвиденное: сломается инструмент или сорвется резьба на болте, а не то ключ заест, да и цех может подвести — вдруг лопнет трансмиссия, застопорится станок или при сборке обнаружится бракованная деталь, ее нужно заменять, спорить, а время не ждет; или созовут летучку, надо бежать — работа опять-таки стоит. Потому лучше иметь некоторый запасец, тогда можно быть спокойным, что к концу смены не придется краснеть за то, что сегодня мало сделал, или сетовать на маленький заработок.

Ведь тому, кто привык к концу каждой смены перевыполнять норму, а в дни получки уносить в своем конверте немного больше, чем другие, было бы очень неприятно получить — пусть даже на несколько форинтов — меньше обычного, а тем более поймать недоуменные взгляды товарищей: что это с тобой, Йожи?

Не безразлично и то, стоит ли на доске Почета его имя. До тех пор пока его там нет, человеку в голову не придет, что его держат на особом счету. Но попади он хоть раз на эту доску, удержаться на ней — дело чести.

Вот так Йожи Майорош и стал одним из лучших рабочих завода, сперва ударником, потом и стахановцем.

2

Отец Ибойки Келлер был привратником, или, вернее, «консьержем» (неизвестно почему, но слово «привратник» вдруг сделалось постыдным), в большом доходном доме на улице Сентиштван-Керут. Он попал туда после окончания первой мировой войны по протекции некоего армейского офицера, у которого несколько лет прослужил денщиком. В то время домовладельцам «неопределенного вероисповедания» не рекомендовалось особенно противиться желаниям хортистских офицеров.

Место консьержа в доме, населенном сплошь господами чиновниками или коммерсантами, в те худосочные времена давало возможность существовать вполне безбедно. В годы инфляции и дороговизны жильцы-коммерсанты наживали очень большие деньги, частенько являлись домой под утро и не скупились на лишний грош, не дожидались, покуда открывший им дверь привратник принесет сдачу. Когда же в тридцатых годах разразился мировой экономический кризис и реальная стоимость твердых окладов господ чиновников подскочила в два, а то и в три раза, пришла их очередь возвращаться за полночь. Даже на сократившуюся к этому времени «ночную пошлину» консьержу жилось сносно — на рынке все было дешево, не только то, что похуже, но и хороший товар.