Избранное

Тут начиналась обычная женская история, жалобы сыпались градом, и Йожи предпочитал окончить разговор. Но теперь он уже стал задумываться: оказывается, у Ибойки есть секреты, долги, а может, и другие делишки, о которых он и не подозревает.

Однажды, не успел он переступить порог квартиры, как явилась другая соседка, Салоки, — муж ее был товарищем Йожи по работе и напарником в соревновании, — и потребовала вернуть мясорубку, которую Ибойка уже несколько дней, как взяла у нее, чтобы провернуть мясо на котлеты или голубцы. Ибойка залилась краской — у мясорубки испортился зажимной винт, и она сунула ее, немытую, в кухонный шкаф, чтобы показать Йожи, но потом забыла, и остатки мяса в ней теперь, наверно, протухли.

— Ах, Жофика, подожди минутку! Я не успела ее вымыть, кипятка под рукой не оказалось, а дел куча, сама знаешь, — начала она оправдываться на обычный женский лад.

— Уж ладно, сама вымою, — отвечала Салоки, сдерживая гнев, — мне ждать некогда, у меня ужин еще не готов. Хочу голубцы сделать.

Но Ибойка все же сполоснула наспех мясорубку чуть теплой водой и с замиранием сердца передала ее соседке. Салоки, не глядя, схватила и убежала. А Йожи взглянул на Ибойку из-под густых бровей так укоризненно, что она повернулась к нему спиной. Он уже раздумывал о том, как бы поосторожнее сказать Ибойке, что ему не по душе такие сцены, чтобы она не слишком обиделась и рассердилась, как вдруг дверь резко распахнулась и на пороге опять появилась Салоки.

— Ну и ну, хорошенькое дело! Удружили вы мне, Ибойка, нечего сказать, — зашипела она, едва сдерживаясь в присутствии Йожи. — Мясорубка-то сломана! Вот полюбуйтесь, винт не держит, рукоятка не прижимается…

Ибойка прикинулась, будто и знать ничего не знает о случившемся, и, сделав большие глаза, точно видит ее впервые, взяла испорченную мясорубку в руки.

Йожи вся эта история была до крайности неприятна; он примирительно сказал соседке:

— А ну-ка, товарищ, дайте я взгляну, что там за беда приключилась. Может, я сумею сейчас же починить.

И, конечно, починил. У Йожи, как у всякого дельного мастерового, имелись дома небольшие тиски, набор напильников, и он за несколько минут наладил мясорубку. Просто глупые пальцы Ибойки косо вставили винт, а грубый нажим гайки сорвал два-три витка резьбы.

Рассерженная Салоки не стала дожидаться и, громко топая по лестнице, направилась домой, ворча себе под нос, что вот, мол, давай после этого свои вещи людям…

Исправив мясорубку, Йожи сам отнес ее хозяйке и, извинившись, сказал:

— Знал бы я раньше, товарищ Салоки, давно бы исправил.

— Вы-то, может, и исправили бы, зато женушка ваша, сударыня эта, целую неделю ее немытую в шкафу мариновала! Вот, полюбуйтесь, провоняла вся. Что мне теперь делать? Ведь ее целый день надо парить и кипятить, если я не хочу отравить собственного мужа! Вы бы, товарищ Майорош, лучше научили свою барыньку отдавать чужие вещи!

Йожи весь горел от стыда, но, вернувшись домой, только и сказал Ибойке:

— Чтоб этого больше не было! Купи себе мясорубку, дьявол бы ее взял…

Йожи не слишком баловал жену развлечениями и редко водил ее куда-нибудь — и не только потому, что был загружен работой, множеством забот и от природы был домоседом. На первых порах, когда Ибойка донимала мужа, что ей, мол, скучно с утра до ночи заниматься хозяйством, она не кухарка и не нянька, чтобы все время возиться с ребенком, Йожи соглашался с ней, шел навстречу ее женским прихотям. Они бывали на заводских вечерах, ходили и в город, посещали кино и театр, а по воскресеньям отправлялись на пляж, если вода была теплая, либо за город, заглядывали в ресторанчики или в пивные павильоны.

Однако эти попытки совместных развлечений то и дело сопровождались неприятностями. Ибойка и раньше так вела себя в общественных местах — в кино, на прогулках, в кафе-закусочных и даже в трамвае и автобусе, что Йожи, хоть и был влюблен по уши, испытывал неловкость. Когда в темном зале кино Ибойка льнула к нему и целовала в губы, вначале это было очень приятно, но вместе с тем у него появлялось опасение: ох, а вдруг увидят соседи! Мало того, что это неприлично, — мы им мешаем; если у них есть хоть капля скромности, они, бедняги, с удовольствием бы отвернулись, но деваться-то некуда. Йожи совсем не против нежности, но с него довольно и того, что ее пальцы лежат в его ладони, а колено касается его колена. Ведь теплым пожатием руки можно передать все, что человек чувствует, притом незаметно, не привлекая к себе внимания.

Но особенно неловко было Йожи, если охота целоваться нападала на Ибойку, когда они ехали на экскурсию или ожидали автобуса, и она делала это открыто, на глазах у всех. Он не мог преодолеть выработавшегося у него еще в раннем детстве инстинкта, который требовал что-то скрывать от посторонних глаз, в том числе и поцелуи. Ему становилось не по себе, когда, взглянув на окружающих, он видел, что они и без того нервничают, раздосадованные долгим ожиданием автобуса. Он думал: «Ну вот, а тут еще мы раздражаем и злим их. До чего же это глупо, бестактно и бесстыдно!»