Избранное

Но без всего этого не обойдешься, не могут же они держать свою Эвику в корзине или корыте, как крестьяне с окраины села! Ведь одним из самых приятных и соблазнительных воспоминаний Ибойки, вынесенных ею из господского квартала, где она выросла, было: в прелестных колясочках сидят еще более прелестные «бэби», а катают их прелестнейшие в мире молодые мамаши, которые, толкая колясочку, так изящно наклоняются, показывая при этом все достоинства своей стройной фигуры. Ну как тут не взглянуть на них, даже если придется обернуться, хоть это и не совсем прилично!

На драгоценности у них пока тоже не было денег; впрочем, в теперешние времена их не очень-то легко достать, разве только из-под полы. А так человека недолго обмануть, тем более что, если подсунут фальшивые камешки, все равно ведь не пойдешь жаловаться в полицию. Но если прошла мода на драгоценности, то пришла другая. Так однажды, когда Йожи вернулся с работы, Ибойка встретила его загадочной улыбкой: заметит или не заметит великую перемену? Дело в том, что вместо «слишком скромных» девичьих сережек она надела огромные, чуть не в пол-ладони, клипсы. Йожи, разумеется, заметил и даже отшатнулся, когда его губы, целуя ее, коснулись этих «мерзких блюдец». Ведь он так любил целовать Ибойку в круглое белое плечо и в шею за ухом.

«Неужели они ей и в самом деле нравятся? — недоумевал Йожи. — Что хорошего она в них нашла? То, что на улице у многих такие же? Но почему тогда она не смотрит на тех, у кого их нет? Например, на тетушку Бенчик. Ну хорошо, тетушка Бенчик женщина пожилая, но и дочь ее, Роза, тоже без них обходится. А ведь Роза — студентка университета! Или взять ее подругу Эржи Сабадош, молодую вдову, которая работает на фабрике. Да и у нас на заводе большинство девушек не носят клипсы, и на улице тоже не на каждой женщине увидишь. Почему же Ибойка не замечает тех, кто их не носит?»

Но и на этот раз дело кончилось только недоумением, да в душе остался неприятный осадок. Перевоспитание Ибойки все откладывалось. И на сердце Йожи креп холодок, а в глазах его проглядывала горечь разочарования. Йожи начинал понимать, что Ибойка никогда не будет приноравливаться к нему: напротив, она ждала, чтобы он перенял ее вкусы и взгляды. Да, Ибойка считала себя культурнее, выше его. Но ведь и он был уверен, что ничем не хуже ее. Не говоря о том, что он стахановец на заводе, а это ведь тоже что-нибудь да значит, он и как мужчина, как человек тоже не из последних. Почему же этого не замечает Ибойка?

И все-таки в этот период их жизни Йожи не заходил дальше мысленных препирательств с Ибойкой в таком роде: «Посуди сама, Ибойка… — говорю я ей и выкладываю вот это. Она мне отвечает — не так, а этак… Тогда я ей говорю… она опять мне возражает, а я ей!» Так, слово за слово, он мысленно разыгрывал всю эту маленькую словесную баталию и в конце концов даже успокаивался — победителем всегда выходил он. А на деле Йожи не осмеливался начать разговор по душам, так как предчувствовал, что Ибойка его не поймет, ответит какой-нибудь женской глупостью, это, чего доброго, взбесит его, и — кто знает, чем все это кончится?

Так, словно нерешительный король, он со дня на день откладывал объявление войны, а между тем причин для нее накапливалось все больше и раздражение друг против друга все росло.

А как, казалось бы, ловко он умел построить всю цепь своих доводов! «Пойми, милая Ибойка, если мы на тысячу восемьсот, а то и две тысячи форинтов в месяц прожить не можем, что же делать тем, кто получает шестьсот или восемьсот? Или поденщикам, которые зарабатывают еще меньше?» — мысленно начнет он.

Это огорчит Ибойку, она скажет, что в таком случае поступит на работу, как другие женщины, а дочку отдаст в детский сад.

Тогда он объяснит ей, что от этого не будет никакого толку: они будут питаться врозь, появятся новые статьи расхода — ведь детский сад тоже что-то стоит, а для уборки квартиры, стирки и прочего придется нанять приходящую работницу. Вот у наших знакомых, и у тех и у этих (он назовет их имена), которые так живут, тоже ничего путного не получается, каждый месяц едва концы с концами сводят. И вдобавок почти не видят друг друга. Муж в одном месте работает, жена в другом, он в ночной смене, она в утренней, даже не каждое воскресенье встречаются — у него общественная нагрузка, она агитатор или на село выезжает. Нет, нет, это ничего им не даст, кроме цыганской жизни. Нужно другое, — дома по-иному вести хозяйство. На тысячу восемьсот форинтов в месяц можно неплохо прожить. Ведь жили же они, Майороши, раньше всей семьей на десять — пятнадцать пенгё в неделю!

Надо только иначе обращаться с деньгами — не так хозяйничать, как тот ленивый крестьянин, для которого «что ни делается, все к лучшему», а на поверку выходит — все к худшему. Вот получит Йожи, к примеру, как было недавно, премию тысяч в пять; так не занавески надо менять, а купить муки, жира, сухих овощей, консервов, чтобы не стоять всякий раз в очередях у магазинов. Когда человек уверен, что прав, он умеет привести доводы и доказательства.