Избранное

В деревне парни и девушки тоже, бывало, целовались — вечером у калитки, за околицей в лесочке, на танцах и свадьбах, — и целовались ничуть не меньше, но всегда в темноте. Правда, на долю Йожи этих поцелуев досталось немного. Настоящий вкус к любовным забавам приобретается в годы юности, а Йожи в этом возрасте был учеником кузнеца, всегда в саже и копоти, потом — молодым подручным, — в вечерние часы, в самое золотое для любви время, стучал молотом по наковальне господина Синчака. И ему уж никогда не наверстать упущенного в ту пору — теперь он для этого чересчур степенный человек. А Ибойке ничего не стоило прямо на улице или на прогулке за городом на глазах у всех обнять его за шею и поцеловать — и не просто чмокнуть разок мимоходом, как при встрече или при вспышке нежности, а долгим, жадным поцелуем любовницы.

В первые месяцы их любви Йожи — хотя ему всякий раз бывало немного стыдно — отвечал ей тем же, правда, менее пылко; но позже, когда уже «омедведился», он начал легонько отстраняться от этих нежностей, оставляя их без ответа. Став же известным стахановцем, он тем более должен был думать, как бы не попасть в глупое или смешное положение. Как знать, кто на тебя смотрит в эту минуту? Ведь для трудового человека, и крестьянина и рабочего, всегда смешон мужчина, который, проживя несколько лет с женой, все еще не может от нее «отлипнуть» и лижется, как мальчишка.

Но до сих пор выходило, что не он отучал Ибойку от этих, по его мнению, неприличных привычек, а Ибойка старалась привить ему свои замашки.

Йожи никогда не страдал пошлой базарной развязностью, но если, возвращаясь с прогулки из лесу, им с Ибойкой приходилось долго дожидаться автобуса или трамвая в общей очереди, если пиво в ресторанчике оказывалось теплым или со стороны гор Яношхедь и Сеченихедь наползали грозовые тучи, — ему казалось вполне естественным сказать случайному соседу, пусть даже незнакомому: «Эх, если трамвай не подоспеет, промокнем до нитки», или: «Ну, от этого пива горло не заболит», или еще что-нибудь в этом роде. Нередко сосед откликался и охотно отвечал, но попадались и такие субъекты — обычно из холодных, надутых, бывших «благородных господ» или, что еще хуже, из тех, что корчат из себя господ, — которые молча меряли Йожи взглядом, словно говоря: «Это что еще за фамильярность? Где это мы вместе свиней пасли?»

В таких случаях Ибойка шепотом поучала мужа:

— Не заговаривай с посторонними.

— Почему же?

— Неприлично.

— Неприлично, неприлично… И что это за барская дурь? Ведь не откушу же я ему нос.

Йожи очень хотелось добавить: «А обниматься, кусаться и слюнявить друг друга при посторонних — это прилично?» Но он удерживался — ведь еще в кузнице да и на заводе, где бывало много мелких неприятностей, он свыкся с мыслью, что не стоит спорить из-за каждого пустяка, все обернется к лучшему, и, глядишь, из кривой железяки выйдет добрая прямая ось.

Да, из кривой железяки легко выковать хорошую ось, но из Ибойки сделать хорошую жену, как этого хотелось Йожи, куда труднее! В их семейной жизни случалось все больше досадных и мучительных неожиданностей, которые историки называют fait accompli — свершившийся факт.

Однажды вечером Йожи дольше обычного задержался на заводе и, придя домой, застал Ибойку уже в постели, наспех, кое-как разобранной. Эвика сидела на полу и хныкала: «Мама, мамуся, я кушать хочу!..»

Предчувствуя недоброе, Йожи подошел к кровати, чтобы, как обычно, поцеловать жену в лоб.

— Ибойка, ты спишь? Что с тобой? Ты нездорова? — с тревогой спросил он и зажег свет над кроватью.

Ибойка сперва не ответила, но, когда Йожи осторожно повернул ее голову к себе, у нее вырвалось сдавленное рыдание. Йожи был ошеломлен, ему уже чудилось что-то очень скверное, но, не понимая, в чем дело, он лишь повторял взволнованным шепотом: «Ибойка, милая, что с тобой? Скажи, что случилось?»

Ибойка горько рыдала. Лицо у нее было мертвенно бледное, и, как Йожи ни допытывался, он не мог добиться от нее объяснений.

Наконец Йожи откинул одеяло и весь похолодел от ужаса. Неужели это?.. Да, Ибойка вся в крови, она не в силах пошевельнуться, вот почему девочка напрасно зовет мать!

— Боже мой, что с тобой?! Что ты сделала?.. «Скорую помощь», скорей!.. — Йожи бросился в переднюю — им уже поставили телефон.

Тут Ибойка впервые отозвалась:

— Нет, нет, Йожи, нельзя. О боже мой!.. Вызови того доктора.

Йожи повиновался, ему было все ясно — и опасность, и совершенное преступление, — но он дрожал при мысли, что Ибойка может умереть, истечь кровью у него на глазах.

— Кто этот врач, как фамилия, где живет? Говори скорей! Если с тобой что-нибудь случится, своими руками его задушу!

Страх смерти, боязнь ответственности и скандала привели Ибойку в себя. Она сказала фамилию, адрес врача и номер его телефона, — он написал все это сам. Доктор говорил, что если ей будет плохо, пусть она позвонит, и он сейчас же приедет… Только Йожи задержался, а сама она не могла встать с кровати: хлынувшая кровь так со ужаснула, что она боялась пошевельнуться…