Избранное

Однако не только у Андраша Тёрёка хороший слух, но и у вора. Через каждые полминуты он останавливается и прислушивается. И — о бог воров! ты добр! — тут подает знак не только с тяжелым сопеньем разнюхивающая след собака, но и благословенно шуршащая стерня. Как бы осторожно ни ступал Андраш Тёрёк, сухие стебли пшеницы шуршат под его сапогом так, что слышно на изрядное расстояние. И еще по этому шуршанию можно определить, что не под волочащимися, обутыми в лапти ногами тощей батрачки шуршит стерня, а под твердой подошвой сапог стокилограммового мужчины.

Но тут чуткое ухо Андраша Тёрёка слышит уже не стук маленькой колотушки, а шуршание стерни под ногами другого человека, бегущего человека. Женщины? Черт побери проклятого пса… Ну погоди, уж я тебя проучу! — Ибо теперь уже глупый пес тявкает вслед убегающему вору. Этим он выдает, что сам приказчик крадется по жнивью, а не объездчик. — Все спят, только этот все шляется тут, чтоб он лопнул! Дай-то бог, чтоб издох наконец! — ругается жена Баллы, ибо это она обмолачивала пшеницу между копен. Однако мешки она не бросила и пшеницу не рассыпала, несет домой килограммов пятнадцать.

Андраш Тёрёк хочет опередить вора, бегущего замысловатыми петлями (не настолько же он, этот вор, простофиля, чтобы показать, к какому из батрацких домов направляется), и тоже пускается бежать. Да только где уж толстому приказчику угнаться за тощей, как жердь, батрачкой, отдавшей свою плоть девяти детям!

И глупый пес тоже провожает вора лишь до околицы усадьбы; когда раздается лай собак, он, тяжело дыша, возвращается к хозяину, показывая тем самым, что обязанности свои выполнил. Отогнал вора, как отогнал бы от копен овец или гусей.

Андрашу Тёрёку хочется прибить собаку, но он сдерживается. Не то чтобы его обезоружило ее невинное рвение, хотя это тоже немало, но он не желает, чтобы своим скулежом она подняла на ноги всю усадьбу и люди увидели, что он выходит по ночам ловить воров.

Когда он приходит к своему стоящему на отшибе жилью — вор уже скрылся в одном из домов, собаки тоже умолкли, все тихо, — он все же не может не стукнуть палкой ласкающегося Фицко:

— Черт бы тебя побрал, опять все испортил! В этот раз я бы поймал! Это наверняка была жена Баллы, наверняка она, кому и быть, как не ей…

4

Как-то в будний день в конце лета, уже в сумерках, Шули Киш Варга ковыляет на своих кривых ногах по направлению к деревне за усадьбой, между сенной загородью и сметанными на гумне скирдами. Из-за сенной загороди выходит Андраш Тёрёк. Он не уходил со стогования отавного сена до тех пор, пока не разгрузили последний воз, не поддели на вилы последний клочок сена. Теперь он обходил загородь, и они столкнулись нос к носу между скирдами соломы.

— Куда путь держите, Варга?

— Иду домой, господин приказчик, с зарей буду здесь…

— А зачем идете?

— Жена моего старшего брата Иштвана в воскресенье вечером, когда я зашел к ним, была очень плоха, вот я и надумал проведать: не случилось ли уж беды?

— Что несете в котомке?

— Ничего, господин приказчик… — слегка запинаясь, проговорил Шули Киш Варга, и чуткое ухо Тёрёка уловило испуг, прикрытый натянутой улыбкой. — Хлебные корки, грязное белье и все такое прочее…

— Посмотрим все прочее! Показывайте!

— Извольте!

— Ну, а что в этом мешке?

— Было сухое тесто, да вот вышло. Дай, думаю, снесу мешок, жена с той поры…

— Я спрашиваю не о том, что в нем было, а о том, что в нем есть. — Он уже развязал много раз перевязанную шнурком и туго затянутую горловину мешка.

Янош Варга смешался. Пахнет бедой, уж лучше помолчать.

— Семена люцерны. Так я и думал. Уже на ощупь почувствовал… Откуда же вы их взяли? Разумеется, из сеялки… А куда несете? Продавать, так ведь? Не засеете же вы ими свой участок.

Шули Киш Варга молчит. О чем тут разговаривать. Кончилось к чертям житье у этих Чатари, его выкинут и отсюда. А он уже привык к постоянному месту, ему тут не только по капельке перепадало, но и прямо речкой добро к нему лилось. Не случилось бы чего похуже. Жандармы… А то еще и сам приказчик надает ему плюх, отдубасит ногами…

— Я думал, вы, Варга, только бездельничаете. А вы, оказывается, еще и воруете. Представляю, сколько всего вы могли наворовать с весны, уж не говоря: с прошлого года, с тех пор как пришли к нам. Теперь мне вспоминается, что вы не в первый раз отправляетесь на неделе домой. И всегда с полной котомкой, не так ли?

Янош Варга немного приободряется.

— Нет, господин приказчик, нет, я ничего никогда не носил. Лучше б я и теперь не делал этого. Вот и покарал господь за то, что тронул чужое. Простите меня на этот раз, больше никогда не буду… Проверяйте всегда мою котомку, когда я пойду домой.

— Нет, нет, идите, пока все чин чином, пока с вами говорят по-хорошему, уходите скорее, чтоб я вас не видел, я за себя не ручаюсь, у меня уже руки чешутся дать вам, в бога душу, вору, негодяю этакому… (Почему я не могу треснуть его хорошенько? Нет, молодой барин строго запретил: никого, ни пальцем…)

А Шули Киш Варга стоит и ждет, будто хочет что-то сказать.