Избранное

Но он, конечно, не видел, даже Лайко покамест не видел, от коней он сильно отстал, хотя, испуганный до смерти, запыхавшись, бежал во весь дух, моля на бегу лишь о том, чтоб порвались постромки, чтоб сломался упряжный валек, чтоб отвалилась от коней борона, потому что, когда она их колотит по сухожилиям или сами они наступают на зубья, порчеными станут коняги, ноги переломают, а то и вовсе подохнут.

И никого поблизости не было, кто мог бы коней задержать. Люди, правда, работали всюду, но все далеко, так что, если б и кинулись догонять, все равно б не догнали.

Да и разгон был такой, что остановить не под силу. Разве что сами кони споткнутся о большую канаву либо борона зацепится за межу, а может, они изнемогут, если будут бежать, покуда ноги несут.

Вот это последнее и случилось. В мягком, с глубокой вспашкой от парового плуга поле Шлезингера обезумевших лошадей, а Жужку в особенности — и вообще она была помедлительней, и в крови ее не пылало огня, так что с трудом она волокла уже ноги, и Лаци стало невмоготу тащить ее за собой — охватила такая усталость, что бег они замедляли и замедляли. А тут батраки и возчики Шлезингера, сеявшие неподалеку, подняли несусветный крик: «Тпру! Тпру! Эй, тпру!» И обезумевшие кони внезапно остановились, стали оглядываться, дрожа и как бы раздумывая по-своему, по-лошадиному: «Господи, где же мы теперь есть? Что ж мы наделали!»

* * *

Вот как случилось, что обещавший сделаться бесценным ремонтным конем Лаци стал разбитым, искалеченным, с залатанными ногами и потому забракованным мерином. Потому и попал к Розенблюму, а от него к другим лошадникам, подальше, подальше от Сердахея, чтобы кто-нибудь его не признал и, пустив по ярмаркам дурную славу, — ага, дескать, вон он, тот самый, баламутный конь Мурваи, опрокинувший в канаву нагруженную телегу, борону поломавший, вон следы на сухожилиях и на бабках, — не отпугнул покупателей, которые нынче ох и дотошно разглядывают коня, который наперекор неприметным изъянам выглядит совсем исправным и умным, до невозможности приятным конем. А понимающему к конях человеку чистое удовольствие долго ощупывать голову, долго смотреть в глаза такого приятного коня.

Если говорить уж всю правду, то и у Мурваи, несмотря на изъяны, мог выйти из Лаци добрый рабочий конь. Да старый Мурваи больно уж осерчал — за двух коней самое меньшее понес он шесть сотен убытка — и так сказал Розенблюму:

— Уведи их отсюда, Якаб, уведи с глаз долой, чтоб я их больше не видел… не ручаюсь я за себя, не знаю, что с ними сделаю… порешу, убью, и вся недолга…

Да и Янош, старший сын Мурваи, как раз заглянувший в отчий дом, не преминул на это заметить:

— Не коня убить надо, а Лайко. (Лайко, кстати, и без того получил если не кулаком, то словом.) Потому как он коня и сгубил. Я когда еще говорил, говорил же: ежели возьмется за жеребчика Лайко, не выйдет коня, не выйдет.

Но тут вмешалась старуха Мурваи. Как всякая мать, для которой меньшой, не отделившийся покамест сынок дороже всех остальных, потому что их, остальных, всех до единого прибрали к рукам привередницы-молодайки да пакостницы-сватьи, и те, остальные, родную мать ни во что уж не ставят, бывает, и в дверь не заглянут, чтоб сказать: «Добрый день, маманя», — а прямо на задний двор идут коней да свиней смотреть, словом, встряла старуха Мурваи:

— Ты помалкивай уж, сам-то ведь был не лучше! Ну-ка припомни, кто в яму у Бекеша кувырнулся! Кто покалечил ноги тому другому, старому Лаци? Пускай ведут его вон со двора, чтоб не мучиться нам с этой дохлятиной.

Для деревенской бабы, не видавшей ни штыковой атаки, ни самолета-бомбардировщика, нет на свете страшнее, чем бешеная собака и конь, который понес. Поэтому ничего удивительного, что так восстала против Лаци старуха.

— Боже мой, боже мой, а если б они, не дай господи, понесли и дитяти!

Сколько, ай, сколько ей пришлось пережить, когда эти окаянные понесли! Слухи до деревни дошли быстрее, чем Лайко с покалеченными конями, и от улицы к улице про беду побежала весть, — как водится, сильно преувеличенная, и добежала до дома Мурваи. Господи, кони Мурваи понесли, все разломали, порушили, а про малого ничего неизвестно! И так далее и так далее, как обычно в деревне распространяются и разрастаются слухи.

Слово матери стало решающим. К тому ж у Лайко к чуть заметно прихрамывающему да без того жилистому коню вовсе пропала охота. И попал Лани к лошаднику.

Кто купил его? А кто мог купить коня с подпорченными ногами? Только бедняк, который денег едва наскреб, которому конь не для бахвальства, а для подмоги, чтоб вместе хлеб зарабатывать, нужен.