Избранное

Правда, семян у Данко все равно больше не было. Правительство хотя и прислало кое-какие фонды в помощь новым хозяевам, но сюда, на хутор, эта помощь не дошла — расхватали в селе. Данко с великой охотой засеял бы еще хотя бы хольда два, пусть даже за счет хлеба, предназначенного на еду. Перебились бы как-нибудь на кукурузе, на фасоли с картошкой, ведь не в первый раз. Но что поделаешь, Андраш Тёрёк бросил его на произвол судьбы, и на три четверти земля Данко так и осталась невспаханной. А как хорошо было бы запахать все! Поля кругом, особенно те, что стояли под паром, ждали глубокой осенней вспашки, от которой сгибли бы все мыши и сдобрилась бы запущенная земля. Но денег у Данко не было, а ссуда, выделенная государством, сюда, в эту глушь, тоже не дошла: в то время слишком много было голодных и неимущих на ее пути. Вот так вышло, что Янош Данко, как и прежде, снова оказался последним из последних, один на один со своей судьбой.

На хуторе время от времени появлялись агитаторы — скоро должны были начаться выборы в Национальное собрание — и созывали народ на сходки. Хуторяне шли, с одинаковой охотой слушали и коммунистов, и социал-демократов, и ораторов от крестьянской партии. Если митинг проходил в селе и дорога была хорошая, кое-кто из батраков отправлялся туда послушать ораторов и от партии мелких сельских хозяев. Красиво говорили эти ораторы о народной демократии, о разделе земли и крепко поминали грехи прежних владельцев. Рассказывали они и о происках реакционеров, засевших в правом крыле партии мелких сельских хозяев, о том, что эти реакционеры собираются отнять у крестьян землю. На это батраки, а среди них и Данко, реагировали, как им казалось, самым простым и действенным образом: «Повесить их, и дело с концом!» Однако, придя домой, Данко снова отправлялся на свой участок, и снова одна мысль заслоняла собой все остальные: если мышей не истребить, сожрут, проклятые, пшеницу в земле, не дадут ей взойти.

Собачонка Фюрге, когда бывала с хозяином в поле, воевала с мышами беспощадно, без устали кидалась от одной норки к другой, вытаскивая оттуда грызунов. Это шло ей на пользу, она раздобрела, шерсть на спине у нее залоснилась, как у хорошо откормленной хавроньи, но в мышиной армии убыли почти не замечалось. Пришла пора осенней непогоды, и хутор оказался отрезанным от села — здесь не было даже радио, если не считать приемника господина Пигницкого. Газеты тоже появлялись не часто, и те лишь, которые привозили Андраш Тёрёк, Пигницкий или, что случалось реже, механик Сладек. Газеты были разные — каждый из них читал газету только своей партии.

Когда газета попадала в руки батракам, они собирались в кружок и прочитывали ее вслух от первой до последней строки. В газетах все было написано хорошо и складно, и такие люди, как Данко, Габор Шаму и некоторые другие, лишь одного не могли понять: если все они хотят только добра, то почему не выступают заодно? Взять, к примеру, Сладека (того, что забрал себе молотилку) — он один-единственный из хуторян сделался социал-демократом, и то лишь потому, что кузнец стал коммунистом. Они и прежде не ладили и не то что в одной партии, а в одной мастерской ужиться не могли.

Нашлись, однако, сторонники и у Сладека. Правда, не из новых хозяев, а из тех батраков, которые вернулись тянуть лямку к Чатари. По причине такого их вероломства ни коммунистическая, ни крестьянская партии не могли держать их в своих рядах, а потому они примкнули к Сладеку. С ними заодно был и Гергей Тот, муж господской кухарки, который теперь служил у Чатари управителем, и, таким образом, если принять во внимание, что сам господин Чатари принадлежал к партии мелких сельских хозяев, на хуторе была представлена вся правительственная коалиция того времени. Но Данко все это не очень интересовало: его беспокоили полевые мыши да своя земля, непаханая и несеяная. На какие гроши он вспашет ее весной — ведь к тому времени у него не то что денег, но и хлеба-то не будет? Можно попробовать послать ребят на поденщину к Чатари, но тот наверняка откажет: ведь у батраков, вернувшихся к нему, тоже есть дети. К тому же через Гергея Тота ему стало известно, что барин высказался следующим образом: «Ограбили меня, отняли у меня землю, ну и живите теперь на ней, как хотите. А не можете — околевайте!»

Но околевать Янош Данко не хотел. Пусть участок его далеко от хутора — что ж, весной он переберется жить в поле. Во-первых, не придется ходить так далеко, а во-вторых, все: и скотина и земля — всегда будут на виду.

А поспеет урожай, за ним тоже глаз нужен — зажиточным хозяевам соседних участков нынче не очень-то вольготно стало с наймом батраков, и их скотина разгуливает по полям без присмотра, того и гляди, у бедного человека посев потравит. Кроме того, у Данко был еще план — откормить на своем поле побольше всякой живности, заработать на этом малую толику денег и купить вола. Ведь яйца, поросята и птица сейчас в большой цене.