Избранное

Землю Шули Киш Варги, рядом с хутором Сильваш, обмежевали, и сейчас целый кусок надела оказался в окружении полей кооператива «Танчич». Шули Киш Варге надо было решать — или он вступит в кооператив, или дадут ему землю в другом месте, и тогда придется переселиться куда-нибудь в Немашсел, на подзол, где поставили сейчас хутора бывшие кулаки.

— Рядом с Шаргачизмашем Сабо селиться опять? Да ни за что на свете!

Долго изводил он себя, да не только себя, но и жену и детишек тоже: находиться рядом с ним в такие минуты было невозможно. Не терпел он и когда жена бросала его на съедение собственным мукам.

— Ну скажи же ты, Мари, скажи, что делать, что? Может, вступить, не уходить? — то и дело привязывался он к ней. Если жена поддавалась, то заводила свое, и к тому же весьма пространно:

— Не знаю я, ничего мне не доверено, никогда ты меня не спрашивал, чего же сейчас спрашиваешь? Дело твое, хозяйское, а что до меня, то, ежели мочи не будет, повешусь, и провались оно тогда все пропадом. — Или еще что-нибудь такое говорила, а он снова на нее наваливался:

— Дура ты, такая-сякая. И всегда была дурой. Чего ты о смерти-то мелешь, подохнуть всегда успеется.

И вот приперло — откладывать решение было уже некуда, потому как торопили: да, мол, или нет. И со внезапной решимостью, которая не раз выручала его в жизни, когда попадал он в трудное положение, Варга отрезал:

— А, была не была, как-нибудь да образуется, и пусть ужо попробуют сесть мне на шею! — И вступил. Смекнул, что не стоит уходить отсюда, с сильвашского черноземья, потому как ежели, случись, развалится вся эта артельщина, то лучше оставаться мужику при своем. Землю наново поделим, и все тут. — Свой кусок я всегда узнаю, хоть сто тракторов его перепашут. Вон на углу участка, где раньше сено стояло — большая акация; прямо от нее по левой меже и направо — двенадцать ланцев[18] или сто пятьдесят саженей. Бояться нечего, Янош Варга хоть и мал, да не обдуришь.

О том же, как дело обернуться может, принимался он думать частенько, но всякий раз бросал, потому что никакой определенности пока что не было.

«Ежели придут американцы, — думал он, — то всем этим Янко Балогам и Габорам Кишам рога пообломают и уйма земли нам останется, разделим сызнова, тогда, даст бог, больше на душу придется, потому как повыпроваживаем коммунистов, как после девятнадцатого, при тогдашнем разделе… — При этой мысли в сердце будто садануло. — Да, но ведь с американцами придет и господин Чатари, и господин Лаци, офицер, воскреснет и господин Эндре Бачо Келемен, другой офицер. Ох, и худо же придется тогда всем здешним, которые поделили между собой их землю, ведь эти господа и после коммуны девятнадцатого хотели вешать — даже здесь, где в то время у них ничего еще и не отняли. А в других местах и вешали. А мы уже сейчас всю пахотную землю поделили и хутора их тоже посметали. Ну а что, ежели коммунисты эти вдруг устанут, — утекали его мысли в другую сторону, — увидят, что дело не идет, они, правда, все вверх дном перевернули да наговорили с три короба, а урожая-то и нет? Образумятся они тогда, махнут рукой, мол, провались оно все пропадом, пусть мужичье делает, что хочет, главное, чтобы земля давала побольше, и городам бы доставалось побольше, да за границу можно было бы продавать. — Но такие размышления кончались почти что пшиком. — Эти на полдороге не остановятся, не из пугливых они, ведь копают-то все глубже и глубже. Сначала только одна, потом три кооперативных группы, а сейчас, почитай, без малого всю деревню втянули. Да еще, мол, не все, настанет и такое, что принятые благодарить будут, потому как не всех еще захотят принять. Кулаков, спекулянтов, ловкачей ни за что не возьмут. Я, правда, не кулак, землю же ведь дали, и не спекулянт, а что человек крутит-вертит свое маленькое хозяйство, как ему получше, так это не в счет. (До рассмотрения себя в третьей категории, в ловкачах, он даже не доходил, ловкачом себя он не считал.)

Когда все эти мысли его и фантазии зашли в тупик и он устал, забрезжила в нем трезвая думка, — раз уж судьба такая, что вступать надо, то уж лучше быть в кооперативе да на черноземье, чем на подзоле, где работы побольше и потяжельше, подзол ведь и запахивать и копать труднее, разве что урожай легко домой носить. Трудодней там хоть отбавляй, ежели только на цифру смотреть — работы-то много, а что до прибыли — тонка струйка, что мука с лотка жерновой мельницы. Хорошо еще, ежели лет за десять хоть раз хороший урожай соберешь, а чтоб и кукуруза уродилась, так это еще того реже, а хозяйству без кукурузы — грош цена. Ежели кукурузу прикупать, так и сало дорого обойдется, и яичница с колбасой, и куриная ножка, ведь и курица не мякиной, а зерном жива.

Все, стало быть, говорило за то, чтобы вступать, оставаться здесь, а там видно будет, времечко куда-нибудь да выведет. А что, ежели?.. Нет, об этом лучше и не думать. Но ухо, конечно, надо держать востро, Янош Варга тоже не лыком шит, даром что Шули Кишем прозывают.