Избранное

Езда по неровным и твердым буграм булыжников, словно перебрасывавших друг другу тележку Базанова, показалась Александру Семеновичу пыткой: его сразу растрясло, и он, сжав губы, с тоской смотрел на длинные улицы. Смиренный возница смущался своей повозки, бессовестно подбрасывавшей седока, черепашьего шага лошади, колдобин дороги и даже хмурой погоды, словно во всем этом был виноват он.

Когда, миновав каменную ограду кладбища, выехали на городской выгон, Базанов свернул с мостовой на наезженную вдоль нее дорогу. Были тут глубокие колеи и рытвины, но без булыжников, и телегу меньше колотило и подбрасывало — она только кренилась и ныряла, и это было менее мучительно. Стих и гром, совершенно оглушавший, пока ехали по камням.

Впереди лежала знакомая Александру Семеновичу дорога. Сколько раз он ездил по ней на козлах барского экипажа! Бывало, мелькает все кругом, мчится мимо, так что рябит в глазах, а самого мягко убаюкивают рессоры. На нем длинное, до пят, теплейшее ливрейное пальто, в котором ни разу не случалось озябнуть. А сейчас! Полы пальто расходятся на коленях, и ветер знобит их, а руками надо держаться за грядку, и они стынут. Базанов идет стороной, издали покрикивая на своего конька, самостоятельно выбирающего дорогу среди множества наезженных колей.

Голову Александра Семеновича тянет вниз, и он с усилием приподнимает ее — все кругом, куда ни глянь, знакомо и будто чужое. Никогда он так долго не оглядывал всякий придорожный куст или верстовой камень — уж не жизнь ли его останавливается, пошла так трудно-медленно, того и гляди, вовсе замрет. На нахохлившегося, как ворон в непогоду, седока со всех сторон налетают порывы ветра, иногда бросая в лицо пригоршни белой крупы, и не дают мыслям течь спокойно, треплют их и спугивают.

Александру Семеновичу кажется, что он едет вечность, хотя не прошло и двух часов, как они выехали из города. На горизонте маячит темный лес, и грудятся впереди тяжелые тучи.

С тоской вспоминает Александр Семенович о своих прежних досугах в лакейской… Вот он сидит у окна, поглядывает, что делается во дворе: садовник прошел с корзиной свежей клубники, в погреб побежала судомойка, повар кричит ей вдогонку, возле девичьей судачат и смеются прачки. Александр Семенович, если захочет, окликнет, распорядится, припугнет… А сейчас он едет в деревню. Там грубость, оборванные и грязные дети, озорные и пьяные мужики: уж не жди, чтобы подали тебе обед или Степанида принесла от барыни пахучее снадобье и растерла поясницу… Потом он вовсе не знает, как это торгуют, вешают товар, закупают его, хранят… Ведь всю жизнь пришлось иметь дело только с посудою да прислуживать барыне!

Базанов все бредет в стороне, погруженный в свои заботы. Иногда хочется его окликнуть. Но о чем с ним поговоришь? Разве передашь свои смутные сожаления и объяснишь, почему стали дороги пустые и даже вздорные воспоминания, холодные дни согреваются неведомым теплом?

В старом бору песчаная дорога очень ровная, и Базанову удается уговорить застывшего Александра Семеновича лечь на сено и накрыться дерюгой; он все не решался ехать, растянувшись в телеге, подобно подвыпившим мужикам. Но сделалось невмочь сидеть, вид леса наводил тоску, и он улегся. Укрывшись с головой, старик согрелся и задремал. Обтрепанная деревенская дерюга послужила осиротевшему лакею не хуже, чем подгулявшему мужичку…

Мимо Первина проезжали еще засветло. Ветер утих, и сеял дождь, мелкий и холодный. Сквозь его плотную сетку виднелись почерневшие постройки усадьбы — приземистые длинные скотные дворы с кирпичными столбами, обширный молотильный сарай, амбар… Все пустынное, угрюмое, без следа деятельной жизни.

Александр Семенович уселся, свесив ноги, и прикрыл голову и плечи дерюгой. Глядя на безлюдную усадьбу, он сразу заметил, что тропинка от кухонного флигеля к погребам, которую прежде протаптывала за лето дворня генеральши, заросла травой, что неподстриженные акации разрослись во все стороны, что грунтовый сарай не покрыт на зиму соломой. Заметил он, конечно, и исчезновение будки с градусниками, стоявшей еще при покойном генерале. Эту будку, похожую на голубятню, ежегодно подкрашивали и обновляли. Сам генерал научил Александра Семеновича делать отсчеты по шкале, и сколько лет он докладывал господам температуру — минимальную за ночь и максимальную дневную! Мальчишкой взбегал через три ступени наверх и спускался, соскальзывая по поручням перил; когда подрос, поднимался степеннее, а в последние годы лесенка частенько казалась столь крутой, что он, постояв у будки, шел к генеральше, не взглянув на градусники. Исчезновение этой ветхой будки на шатких столбах очень расстроило старика, хотя он терпел из-за нее немало всякой докуки.