Избранное

Он почти не появлялся в большом доме после переселения в павильон, потребовав, чтобы обеды носили ему туда. Там же ему ставили самовары. Поэтому, когда однажды он вдруг пришел на веранду, где за большим столом уже рассаживались хозяева и гости, созванные традиционными ударами гонга, и решительно подошел к прежде всегда занимаемому им месту, произошло некоторое замешательство. Увидев нахмуренное, бледное лицо Александра Александровича, смешливая мадемуазель Пьер, сидевшая на его стуле, проворно с него упорхнула, сделав преувеличенно испуганное лицо и так пленительно вильнув при этом бедрами, что Владимир, старший сын Балинских, недавно добившийся значительных милостей у веселой француженки, восхищенно заморгал глазами и заерзал на стуле.

Едва сев за стол, Александр Александрович начал говорить, потупясь и нервно теребя попавшуюся под руку салфетку. Голос его звучал напряженно, он запинался, словно чувства душили его:

— Бонжур, медам и милостивые государи! Как видите, пожаловал брат — опальный, низкий брат… Я уверен, что вам, любезная Юлия Владимировна, приятно лицезреть близкого родственника. Ведь вы только за недосугом упускали хотя бы изредка пригласить его на ваши приемы… Не так ли?

Он усмехнулся и, вскинув голову, вызывающе посмотрел на возглавлявшую противоположный конец стола пылающую Юлию Владимировну: она готовилась к чему-то ужасному.

— Но у вас недовольный вид, я вас, может быть, огорчаю? — продолжал он запальчиво. — Впрочем, да, ведь именно вы так своевременно — ха-ха! — придумали сменить обои в моих комнатах на антресолях. Как грациозно, утонченно, комар носу не подточит, — а человек, между прочим, выставлен, отлучен… Вот я и пришел… поблагодарить вас. Ведь вам хотелось, чтобы мне не мешали наедине беседовать с Евтерпой, не так ли? Вы просто трогательно заботливы, великодушная Юлия Владимировна. И вам я, кажется, обязан проектом сплавить меня отсюда в город — давать уроки уездным купеческим дочкам. Какая предусмотрительность! Ха-ха!

Александр Александрович уже нисколько не сдерживался.

— А вы не опасаетесь, что ваш бомонд будет коситься на родственницу уездного учителя музыки? Жалкого учителишку, а? Подумайте… Да я могу еще и отказаться отсюда уехать, вот в чем штука! Ведь мы с Петром, черт возьми, не поделены…

— Alexandre, я прошу вас… — попробовала остановить деверя сомлевшая Юлия Владимировна. Допустить разговор о семейных имущественных делах при всех она не могла. Видит бог, подобная сцена лишала ее последнего мужества!

— Не нужно просить! Мы с Петром разберемся. Он не судит меня, как вы, с недосягаемых высот, с каких глядите на всех вы… Так вот, я пришел… Не нужна мне ваша опека, мадам, я отвергаю, я презираю…

Александр Александрович с шумом отодвинул стул, вскочил, сделав при этом жест, точно отвергал царство. К нему с расстроенным лицом подошел Петр Александрович. Все за столом сидели тихо и сконфуженно. Горничные не без интереса глядели на господскую свару.

— Вы соорудили вокруг себя бастион из мелких, рассудочных правил и рецептов на все случаи жизни и полагаете, что в том и заключается нравственная высота, долг христианина! Да знаете ли вы, что такое подлинное сострадание, понимание чужих мук? Умеете ли протянуть тонущему руку так, чтобы он ее не оттолкнул, предпочитая погибнуть? Ваше снисходительное, холодное сочувствие — сплошное фарисейство, и я…

— Шура, брат, не надо! Зачем так зло говорить? Уйдем лучше! — перебил Петр Александрович, ласково взяв брата под руку. — Тебе нездоровится, пойдем…

— Нездоровится? Нет, Петя. Я болен, безнадежно, смертельно болен. И нет лекарства от моей болезни… особенно здесь! Я все, все потерял — сначала человека, потом себя!

Александр Александрович припал к плечу брата, уже плача. Они вышли в то время, как горничная уводила близкую к обмороку Юлию Владимировну.

В тот же вечер Александр Александрович уехал в уездный город, несмотря на уговоры брата и переданную ему просьбу слегшей Юлии Владимировны простить ее и не уезжать.

Репутация хорошего музыканта, а главное — не вполне достоверные слухи о консерваторской медали распахнули перед Александром Александровичем двери всех купеческих и дворянских особняков городка, в которых имелись девицы, предназначенные блистать воспитанием.

Новоявленный учитель на первых порах остепенился: его даже увлекло преподавание. Ему горячо захотелось обнаружить и разжечь в ком-нибудь из своих учениц искру того огня, который — он это хорошо понимал — почти заглох в нем.