Избранное

Разумеется, и я, и Васак, и Аво, и многие деревенские ребята, у которых отцы находились в России — кто на войне, а кто в ссылке, — тоже увивались возле этого дома. Каждому хотелось что-нибудь узнать о своем отце. Но приходили и уходили взрослые, за женщинами тянулись старики, а там пошли помоложе — ровесники Авака. Удобный случай не представлялся.

Мариам-баджи, как бы угадав наши намерения, сама вышла на крыльцо.

— Вы что тут колдуете, пострелы? — сказала она с участием. — Думаете, раз человек из России, так он всех перевидал? Нет, родимые мои, Россия — это тебе не наша деревня. Сто лет можно прожить там — и всех уголков не обойдешь. А человек что иголка в стоге сена, разве его увидишь в такой стране?..

На пороге появился Авак. Он был темен лицом, горбонос. Пустой рукав заткнут в карман. А на висках седые волосы.

«Наверное, и у моего отца волосы такие стали, — мелькнуло у меня в голове. — Дядя Авак с отцом погодки».

Мариам-баджи, оборвав на полуслове, ушла. Авак сказал:

— Россия большая, это верно, но хорошие люди в ней не теряются. О них заботится теперь Ленин. Придет час — многие из вас дождутся отцов…

_*

Был поздний час, когда дед снова собрался к Аваку. Мы уже знали, что Авак не встречался с отцом. Знал об этом и дед. И, однако, взяв палку, он тронулся в путь. Я увязался за ним. Как и дед, я ждал чуда. А вдруг Авак что-нибудь вспомнит?

Вот и дом жестянщика — убогая развалюха, без окон, которую и домом не назовешь.

Вслед за дедом я молча переступаю порог. В этом доме я был не раз и не два. Все здесь мне знакомо…

На паласе — до блеска начищенный самовар. Мариам-баджи то и дело наливает чай. Рот ее плотно прикрыт платком. Молчит, не вмешивается в разговор мужчин. Вообще Мариам-баджи при Аваке, я давно заметил, совсем другая.

Арфик без надобности который раз проходит мимо меня. На ней опять привезенная отцом обнова, коротенькая юбка.

Уже поздно, гости расходятся. Последним уходит гончар Хосров. На паласе остаются жестянщик Авак и мой дед. У меня захватывает дыхание.

Арфик о чем-то мне оживленно рассказывает, но я ее не слушаю. Все ее новости я наперед знаю.

Дед задвигался, задымил.

— Что же, Авак, так ничего и не расскажешь о Мураде? — наконец молвил он.

Авак допил чай, вытер рукавом рот.

— Я же говорил, — ответил он, — недолго побыли мы вместе. Разминулись в Омске. Он попал в одну колонну арестантов, я в другую.

— Да я не о том, Авак, — вздохнул дед. — Как ты думаешь, остался он в этой Сибири?

— Какое там остался! Когда царя скинули, перед нами все двери раскрылись.

— А потом? Потом не встречал его? — допытывался Дед.

— Нет, не пришлось, — отозвался Авак. — В России сейчас такое делается! Разве дознаешься, кто где? Наверно, против белых воюет.

— Аминь, — только и сказал дед.

_*

По-прежнему Мариам-баджи посещала нас. У нее, как говорится, зоб лопнет, если на дню несколько раз не забежит к нам, не поделится с матерью деревенскими новостями. Мать встречала ее с тайной надеждой и страхом. Она все ждала вестей об отце.

Однажды я застал у нас Мариам-баджи. Усевшись перед потухшим очагом, она раскладывала карты. Мать, опустившись на колени, с тревогой следила за темными, потрепанными картами, ложившимися то направо, то налево. Подкравшись поближе, я стал смотреть через плечо Мариам-баджи. Я тоже верил, что по картам можно разгадать судьбу человека.

— Магарыч с тебя, родненькая! — воскликнула вдруг Мариам-баджи, сверкая глазами. — Видишь, он идет, целехонек и невредим.

Мать, охваченная волнением, неотрывно следила за картами. Но вдруг возбуждение Мариам-баджи как рукой сняло. Мрачная тень легла на лицо матери. Проклятый треф. Он снова преградил дорогу отцу.

Я взглянул на злосчастную карту. С нее через плечо Мариам-баджи на меня смотрел трефовый валет с острой пикой в руке. Я живо представил день, когда увели моего отца. Валет с пикой напомнил мне того конвоира, который подгонял отца прикладом.

— Не огорчайся, милая, — упавшим голосом утешала Мариам-баджи. — Вот видишь, ему снова улыбается счастье.

Но мать уже не верила ничему.

Мариам-баджи ушла.

Я смотрю на мать. Аво тоже следит за ней. Лицо его задумчиво и печально. Мать, повернувшись к нам спиной, дует на угли. Но я вижу, как вздрагивают ее плечи от сдерживаемых рыданий.

_*

Как всегда, после школы я иду в гончарную. С тех пор как арестовали отца, я там незаменим. Дед готовит из меня мастера, а пока я мешаю глину. Это не такая легкая работа, как может показаться иным.

Студеное месиво из глины, воды и песка. Ноги так и сводит, но голые пятки мнут, мнут желтую глину. И тогда, когда за дверью гончарной полыхает знойное лето, и тогда, когда стучат на ветру обледенелые ветки кривого граба…

И так каждый день.

Что поделаешь! Чтобы стать мастером, надо все терпеть, все переносить. Я не ропщу на свою судьбу. Я даже рад, что когда-нибудь буду гончаром.

Но разве сейчас, когда не сегодня-завтра нам отвалят лучший кусок от земель Вартазара и оделят садом из владений других богатеев, — разве сейчас обязательно месить глину?

Рядом со мной, как всегда, идет Васак. Он тоже после уроков помогает деду в гончарной.