Избранное

— Чего там расшумелись? — крикнул Мухан. — А ну, сгиньте с глаз, с человеком о делах потолковать не дадут.

И Мухан выпроводил нас за дверь.

_*

Однажды, подкараулив дядю Авака по дороге к кузнице, Васак попросил:

— Дядя Авак, расскажи нам про Бакинский Совет.

— «Нам»? — переспросил Авак, удивленно оглядываясь. — Ты так говоришь, мальчик, о себе, как наш бывший царь: «Мы, Николай Второй…»

— Расскажешь? — допытывался Васак.

Мы слушали разговор, прячась за придорожный тын.

— Так кому рассказывать-то? Где твой народ?

— Сейчас будет, дядя.

Короткий свист — и мы повыскакивали из своей засады.

Мы — наша неделимая четверка да плюс друзья из Узунлара. Это для них мы стараемся.

— Сдаюсь. Народ у тебя подходящий, — сказал дядя Авак, разглядывая друзей из Узунлара. — Только о чем говорить-то будем, ребята?

— Про Шаумяна, — попросил Васак, — про его меч-молнию.

— Меч-молнию? — переспросил Авак в раздумье. — Меч, конечно, у него есть — как же такому без меча? Только сила его не в одном мече.

Авак остановился и, разглядывая нас, многозначительно поднял брови. По всему было видно, что он собирается сказать самое интересное.

— Друзей у него очень много. Одного вы знаете, — после минутной паузы сообщил он, — это Мешади.

Нас словно обдало кипятком.

— Дядя Мешади? — прокричало сразу несколько голосов. — И у него, значит, меч-молния?

— Он самый. Мешади Азизбеков — наш губернский комиссар. Это он устанавливает Советскую власть в селах Азербайджана.

— Дядя Авак, — вскричал Али, — а он еще придет к нам? — Голос его дрожал.

— Придет, непременно придет.

Мешади, дядя Мешади! Я пытаюсь вызвать в памяти черты его лица. Но лицо расплывается, ускользает. Вижу только нашу избу, толпящихся в ней друзей отца и добрые, смеющиеся глаза незнакомца.

Мы забрасываем дядю Авака вопросами. Он не спеша, словно говоря со взрослыми, рассказывает о делах в Баку, и мы слушаем его, гордые доверием.

_*

Во многих селах вскоре после призыва Бакинского Совета начался раздел земли. Теперь пришла очередь нашего Нгера.

— Сноха, разбуди-ка меня завтра утром пораньше, — попросил дед. — Знаешь, какой у нас завтра день?

— Знаем! — закричал Аво. — Завтра конфискация… как в Баку!

Дед строго посмотрел на Аво, но глаза его улыбались.

Всю ночь я не мог уснуть. Аво тоже. Как в ту ночь, когда собирались делить землю после свержения царя. Нам хотелось поговорить с дедом. Но тщетно: дед крепко спал.

Утром, чуть свет, мы с Аво незаметно улизнули из дому. Едва вышли за калитку, как тотчас же к нам присоединились ребята нашего тага. В такой час никому не сиделось дома.

— Ну как, состоится сегодня… это самое… — я хотел повторить слово, услышанное накануне, и запнулся.

— Конфискация земли, — подсказал Арам.

— Во-во! — радостно подхватил я.

— О чем разговор? Когда манташевы летят с тронов, что стоит дать по шапке какому-нибудь Вартазару!

Едва мы выбежали за село, откуда словно на ладони был виден каждый клочок нгерской земли, Сурик завопил:

— Вон уже меряют!

На поле Вартазара в самом деле мелькали фигуры людей. Работа была уже в разгаре.

В толпе показался дед. Он из-под ладони оглядывал склон, весь утыканный кольями. Заросшее лицо его как бы застыло.

— Что за кутерьма в такую рань? — прикинулся непонимающим дед.

— Не тебе разъяснять, уста Оан, — ответил дядя Саркис, смахнув со лба пот. — Народ поднялся, не хочет больше шею гнуть ни перед кем.

— Аферим [54], — воскликнул дед, и застывшее лило его оживилось. — Я вижу, бакинские комиссары — славные парни. Они научили нас ценить собственную шею.

Возле деда сгрудились другие гончары.

Откуда ни возьмись появился Вартазар. На вытянутых руках, на полотенце, он нес хлеб. А какая добрая ямочка появилась у него на подбородке! Вартазар это или не Вартазар? Рядом с ним шел Согомон-ага. На его лице тоже сияла подобострастная улыбка. Такой чувствительный стал!

— Не нравится мне кривляние богачей-толстосумов, — тихо сказал, нагнувшись к Апету, дед. — Это ведь про них сказано: увидят воду — рыбой обернутся, выйдут на сушу — крокодилом.

— Пусть покривляются. Пусть они пляшут у своей могилы, как те прыгуны [55], — отозвался беспечно Апет.

— Ох, если бы они плясали у своей могилы! — грустно протянул дед. — Боюсь, Апет, что эти изуверы пляшут у нашего горя. Знаешь, ведь Бакинской коммуне худо.

Заметив меня, дед переменил разговор.

— Слышал, остроглазый, что дядя Саркис говорит? — сказал он, привлекая меня к себе. — Такие слова крепко надо запомнить, если хочешь человеком быть, а не червяком.

_*

Солнце закатилось, но было еще светло.

Дядя Авак сидел на камне, у края тропинки.

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! — раздавалось в кузнице. Ветер доносил и другие звуки.

Тропинка гончаров жила своей жизнью.

Мы, по обыкновению, минуту-другую задерживались у кузницы Кара Герасима. Дядя Авак теперь уже не такой веселый, как раньше. Иногда я ловлю на себе его строгий, задумчивый взгляд.

Мы расспрашиваем о Баку, о дяде Мешади. Авак слушает нас рассеянно, лицо у него грустное.