Избранное

— Не за что, уста, — отозвался Мухан. — Был бы у меня конь, коня бы не пожалел, не то что осла. А насчет платы и не заикайся. Не чужие мы с тобой.

— Спасибо, спасибо, кум, век не забуду твоей доброты, — бормотал дед.

— Полно, уста Оан! Если мы в минуты несчастья друг другу не протянем руку, кто же нас вызволит из беды?

Из дверей высунулась всклокоченная голова Аво. Глаза у него округлились от удивления, а лоб перерезала складка: что же это происходит?

Теплый комок подкатывает к горлу. Я еле сдерживаю себя, чтобы не броситься к брату, расцеловаться с ним на прощание, как это принято у господ. А чем это плохо, хотя бы и для гончара? Но я этого не делаю. Не пристало же мне перед младшим братом нюни распускать. Аво, закончив свой осмотр, с напускным равнодушием поворачивается ко мне спиной. Только в дверях он, обернувшись, показывает мне язык.

Последняя звезда погасла. Серый предрассветный полумрак дрогнул — начало светать.

— Скоро солнце взойдет, уста Оан, — сказал дядя Мухан, — большой путь предстоит. Надо торопиться.

Аминь!

Дед, затянув последний узел на вьюке, перекрестился и пошел снимать жердь на воротах.

Мать подошла к вьюку, будто поправляя веревки, но я знал: это она шептала заклинания от сглаза.

Дядя Мухан положил мне руку на плечо.

— Повстречаешь там моего, я за этим и пришел, — сказал он тихо, — передай, что мы живем неплохо. Не надо говорить ему о бычке. И о корове тоже не надо. Скажи, мол, скоро денег пришлю.

Я вспомнил его споры с дедом, мечты о богатстве, и мне стало жаль своего крестного.

— Ну, с богом! — сказал дед, распахивая настежь ворота.

Я тронул палкой осла.

Вот и дорога, знакомая сызмальства дорога, ведущая в Шушу. Я спешил за бежавшим ослом, не оглядываясь назад, но я знал: у ворот стоят мать и дед и благословляют меня.

— Счастливо обернуться, крестник! — донесся до меня голос дяди Мухана.

IX

На пригорке, в стороне от дороги, показался Васак. Он подпрыгивал на месте, стараясь согреться.

Около него стоял маленький навьюченный осел и губами обрывал желтые, сморщившиеся листья.

— Явился-таки, ясновельможный оракул! — крикнул Васак, приветствуя издали.

Я поторопил осла. Вскоре мы поравнялись. Васак вывел своего осла на дорогу. Он тоже был навьючен гончарными изделиями.

— А я знал, что ты ждешь меня тут, — объявил я.

— Чего же медлил? — буркнул Васак, стараясь скрыть радость встречи. — Если еще немного задержался бы, я бы один пошел. Думаешь, без тебя дорогу не найду?

— Ну и не ждал бы! — обиделся я. — Я тоже не очень-то в провожатых нуждаюсь.

Теперь уже совсем рассвело. Склоны и косогоры, открывшиеся справа и слева от нас, были голы и безжизненны. В складках далеких гор сверкали белизной полоски снега.

Некоторое время мы шли за ослами молча.

— Не люблю зиму, — первый нарушил молчание Васак. — Когда я смотрю на голые деревья, мне кажется, что я смотрю в глаза мертвеца. Они такие же холодные, как зима.

— Сегодня только конец октября, — заметил я, — и крещенских морозов как будто не видно.

— Все равно зима, — сказал Васак, — соловей не поет — значит, зима.

Он говорил с трудом. Зубы еще не перестали стучать.

— Послушал бы тебя парон Михаил, последний волос поседел бы у него от таких разговоров, — сказал я.

— От твоих ему тоже несладко приходится, — съязвил он, — особенно когда это касается склонений.

— Мерзлячка! — крикнул я, задетый за живое. — Послушать тебя, можно подумать, что ты и во сне по-русски разговариваешь.

Солнце наконец взошло. От далеких гор повеяло теплом. Васак достал зеркальце, поймал трепетный луч солнца. Розовый зайчик полоснул меня по лицу.

— Давай, Ксак, сегодня без скандала, — сказал я серьезно. — Чего доброго, Мариам-баджи услышит, всполошит стариков — будут беспокоиться.

Васак так улыбнулся мне, будто между нами ничего не произошло.

Дорога шла то вниз, то вверх. Мы продолжали путь, спускаясь в долины и вновь поднимаясь на гребни гор. Солнце стало припекать. Васак совсем отогрелся.

— Передохнем, закусим, — предложил я.

— Люблю умные разговоры! — весело отозвался Васак, отыскивая глазами место для привала.

Свернув с дороги и привязав к кусту ослов, мы уселись на скале и развернули свои платки с провизией.

После сытного завтрака меня стало клонить ко сну. Я прислонился спиной к нагретой солнцем скале, и то, о чем я думал, сразу стало видимым, осязаемым. Вот я, окруженный покупателями, как дед, щелкаю пальцем по поверхности кувшина, поднося звенящую посудину к уху знатной дамы. А вот, уже вернувшись из Шуши, важно шагаю по улице своей деревни, провожаемый завистливыми взглядами сверстников. Мелькнуло личико Асмик, склонившееся над стальным, торчащим зубьями вверх гребнем… Она чешет на крыльце шерсть, не переставая двигать челюстями. Это она жует подаренную мной липучку.

— Тронулись! — донесся до меня голос Васака.

— Да, надо двигаться, — говорю я, потягиваясь, с трудом стряхиваю с себя сон и иду отвязывать осла.

За бугром следовал бугор. Со склонов гор на нас смотрели селения: горстки домов с плоскими крышами, как две капли воды похожие на наши. Близ одного села мы увидели разбросанные колья.