Избранное

— Нет, это в тебе говорит молодость, юноша, — продолжает дед, не сводя глаз с вертящейся на диске массы, — если ты думаешь, что твой Вартазар — пуп земли. Есть разбойники и почище его, которые куда легче наживают богатство. Но не о них мой разговор, юноша. И богатство сгинет, и нищета пройдет, а то, на что положен труд, куда пропадет?

Глиняная масса, находящаяся все время в движении, приняла наконец желаемую форму.

Дед прервал себя, чтобы снять готовый кувшин. Прежде чем поставить его в печку для обжига, он, по обыкновению, вышел с ним на воздух. Разглядев его при свете со всех сторон, он щелкнул языком. Это означало, что кувшин превосходный, а потому надо ожидать: дед продолжит начатую речь.

И почему бы ему не говорить со мною серьезно? Разве я какой-нибудь несмышленыш? Пока дед осматривал своего красавца, прищелкивая языком, я приготовил рабочее место. На мне лежало: месить глину и ровными кусками подавать деду, как это некогда делал отец.

Покончив с осмотром, дед вернулся к станку. Под верстаком — плоской доской с выемкой посредине, куда клалась глина, — скрывались педали. Нога деда легла на их стертые деревянные бруски, и сейчас же завертелось колесо. От бешеного вращения диска глина, находящаяся в выемке, стремительно вытянулась вверх, готовая, как рыба, выскользнуть из рук, но дед шлепками ладоней тотчас же придал расходившейся массе нужную форму.

И когда перед моими глазами снова засверкал, завертелся сияющий огненный диск, завершая работу, дед покосился на меня:

— Ты еще спрашиваешь, малыш, зачем нам обжигать кувшины, если все равно на них покупателей нет? Но это опять в тебе говорит молодость, юноша. Разве думает садовник, посадивший дерево, о том, кто будет пользоваться его плодами?

Как ни интересно было слушать деда, я поминутно выбегал посмотреть, не заходит ли солнце.

Но больше, чем заката, я ждал прихода Апета. С некоторых пор он стал бывать у нас каждый день. А как только придет Апет, дед засуетится, и начинается между ними такое, что можно подумать — они волос закопали вместе. Но я же не маленький! Я знаю, откуда взялась эта дружба. Их сблизил тот злосчастный день, когда мы с Васаком вернулись из города с пустыми карманами.

Дед и для Апета находил слова, способные утешить:

— Курица кудахчет, пока не снесется. Вино не успокоится, пока не перебродит.

— Ах, уста Оан, — сокрушался Апет, — не вижу, чтобы брожение прошло. Чует мое сердце — не пойдут они нашей дорогой.

Дед открыл рот для новых утешений, но я не дослушал их. Момент был самый удобный: дед и Апет отвернулись от меня.

На цыпочках я прошел гончарную и бочком выскочил на волю, где уже ждал меня Васак.

Проходя мимо слухового отверстия в потолке гончарной, мы услышали, как дед сказал Апету:

— Волка отговаривали от мяса, а он в ответ: «Не тяни, а то стадо скроется за горой». Где наши щенята, Апет?

Мы с Васаком посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Как звенит трава! Как ослепительно пылает на склоне горы виноградник, обрызганный щедрым солнцем! И как, должно быть, вкусно хрустит на зубах ачабаш [59].

Взявшись за руки, мы побежали вниз, не разбирая дороги.

Ау, где вы, наши друзья?

II

Однажды, вернувшись из гончарной, я застал Аво у ворот.

— Знаешь, у Новруза-ами дом сгорел! — выпалил он возбужденно.

— С ума спятил, что ты говоришь, Аво? — крикнул я.

— А что слышал, ни капельки больше, — отозвался Аво.

Я бросился бежать на край села, где стоял дом Новруза-ами. Аво ни на шаг не отставал от меня.

Вот и место, где еще утром стоял дом, аккуратно обнесенный изгородью из шиповника. Теперь его нет. Дымятся только угли на пепелище.

— Как же это так? — спросил я наконец, еле выдавливая из себя слова.

— Хмбапет. Как приехал, так и сожгли.

— Какой хмбапет? Что ты городишь?

— Разве ты не знаешь? Сегодня пришли к нам дашнаки. А начальник их почище нашего Самсона. Обвешан патронами, усищи — во! А под ним не конь, а Гыр-ат [60].

— Нжде, что ли, твой приехал? — прервал я его упавшим голосом.

— Не-ет, — обиделся Аво, — станет Нжде пугать бедных, дома жечь. Это все враки про него.

— А кто же?

— Тигран-бек его зовут. Рябой, с большими, как у деда, опущенными книзу усами. Он еще курицу у Сурена на заборе убил. Как бабахнет, курица — ква, а он пришпорил коня — и был таков.

Только сейчас у меня в голове мелькнула страшная догадка.

— А где Новруз-ами и Азиз, что с ними?

— Казнили, наверно…

Я схватил Аво за шиворот и начал трясти изо всех сил:

— Что ты болтаешь, осел? Где Азиз?

— «Где, где»! — отбивался перепугавшийся не на шутку Аво. — Что ты пристал ко мне? Иди спроси у людей…

Я кинулся расспрашивать, но никто толком ничего не мог сказать. Все видели, как горел дом, как кричала жутким криком кошка, объятая пламенем, а где были в это время Новруз-ами с сыном — в доме или нет, — никто не знал.

_*

Не успели дашнаки устроиться у нас на постой, обжиться как следует, как гимназисты ошарашили весь Нгер необыкновенной новостью: они поставили спектакль.

Спектакль! Я знаю, догадываюсь, что за петрушка этот спектакль. Это вроде скоморошьего представления. Подумаешь, невидаль какая, скоморохов не видели…