Избранное

Вокруг нас расстилался зеленовато-желтый ковер, сотканный из разных цветов. Тут и примулы, и анемоны, желтые звездочки неприхотливых лютиков, голубая россыпь незабудок, мелкая полевая кашка и ослепительно белый ландыш. Красотища неописуемая. А какие они расточают запахи!

Но нам не до красоты и не до запахов. Нам нужна трава — пусть самая захудалая, отпетая — кусачая крапива, — но пригодная для еды.

Что же будет? Что мы скажем деду? Из-за камня Аво пальцем таинственно манит меня. Я бегу на сигнал. Так и есть. Аво нашел целую семейку тандура.

И астрагал тут же! Тандур, как его еще называют — каперцы, стелется по земле. Астрагал тоже. Их собирать — одно удовольствие. Замены им нет и в засоле, и в маринадах. И свежие — объедение!

Ну как не принести им свое запоздалое спасибо, не дать должное за милость, какую они оказали нам в те далекие годы, заменив хлеб.

При виде такого обилия съедобных трав от счастья у меня и Аво отнялся язык. Такая удача. Было ясно, мешки порожними не останутся.

Но как-то совестно рвать втихомолку. Мы зовем друзей.

III

Раз, вернувшись с гор, где мы с Аво собирали травы, я застал деда дома. Утром, идя в гончарную, он встретил по дороге священника и повернул обратно. Дед был суеверен и в этот день не ждал ничего хорошего.

Но спрятаться от несчастья деду так и не удалось. Оно настигло его дома.

Был полдень, когда к нам постучал Вартазар. После прихода в село хмбапета он снова прибрал к рукам и землю и людей.

— Зачем пожаловал, ага? Какому святому мы обязаны твоим приходом? — встретил его дед у порога.

— В хороших домах гостя приглашают к очагу, услаждают беседой и не спрашивают, зачем он пришел, — сказал Вартазар.

— Извини, ага! Двери моего дома всегда открыты перед добрыми людьми. Проходи, проходи, коли с хорошими вестями пожаловал!

Вартазар опустился на услужливо подложенную мутаку. Дед сел напротив.

— Как живешь-можешь, старина? Давно не был у тебя.

— Твоими милостями, ага, как все. Всяк хан в своем дому, — ответил дед, не спуская глаз с Вартазара.

— Плохо живешь, уста, — заметил Вартазар, тяжелым взглядом окидывая комнату.

— Как богу угодно.

— Бог не обидится, если в доме котел будет кипеть.

Дед надел очки.

— Разве я живу хуже других? Разве я в меньшей чести у бога, чем другие?

— Не напускай тумана, уста, плохо живешь, — медленно цедил сквозь зубы Вартазар. — И плохо живешь по скудости своего разума. Кто в наши дни пробавляется псалмами, как твой отпрыск? Кто так беспечен, как твой башибузук — другой отпрыск? А известно: у кого летом мозг не варит, у того зимой котел не кипит.

Дед поправил на сморщенном носу очки. За их стеклами не было видно глаз.

— Я тронут твоими наставлениями, ага, — сказал дед, — но что такое лишний обожженный кувшин, когда их и так некуда девать?

— Отдай своих бездельников в работники, и они принесут тебе больше, чем твои горшки.

— В батраки?

— А хотя бы и так.

Дед поверх очков прицелился в заросший рот Вартазара. Теперь они были видны мне: узкие, колючие дедовы глаза, сверкающие лукавством и насмешкой.

— Спасибо за совет, ага, — сказал дед, снова спрятав глаза за стекла очков. — Быку рога не в тягость, а для барана его курдюк не тяжесть. У каждого из нас свой Багдад.

— В твоем положении можно было бы не прятаться за пустые поговорки, уста. Поговорками сыт не будешь, — заносчиво заметил Вартазар.

В глубине комнаты стояла мать с веретеном в руке. Привычными, размеренными движениями она толкала веретено. Изредка нить рвалась, и тогда мать, подхватывая концы, ловко сцепляла их, как будто склеивая. Мать сучила шерсть, не глядя на деда и Вартазара, но ее лицо ясно говорило о том, что она внимательно прислушивается к беседе.

У порога, сжавшись, стоял Аво. Он только что вбежал и, увидев в доме необычного гостя, застыл на месте, настороженно прислушиваясь.

— Однако я тут засиделся. — Вартазар поднялся.

У порога он обернулся, еще раз оглядел комнату. Тяжелый, оценивающий взгляд его задержался на мне, потом на Аво.

— За этот требник гроша ломаного не дам, — сказал он, ткнув пальцем в меня, — не в попы готовить собираюсь. — Потом ткнул пальцем в Аво. — А из этого башибузука выйдет толк. Дай мне его, заплачу неплохо. По товару и цена…

— Душами не торгую! — резко перебил его дед. — Ошибся дверью, ага!

Веретено остановилось. Мать нагнулась, чтобы поправить спутавшуюся нитку.

— Ну, чего там! — не обращая внимания на слова деда, продолжал Вартазар. — Три пуда ячменя в год да еще пшенички с меру, чем не плата?

Нить в руках матери теперь рвалась каждую минуту. Мать даже не заботилась сцеплять ее. Во все глаза она смотрела на беседующих.

— Дай же руку, старина, могу еще прибавить.

— Я же сказал: не в тот дом зашел, — с достоинством проговорил дед, отстраняя протянутую пухлую руку Вартазара. — Оставь мой дом в покое, ага.

— Подумай, уста, хорошенько, взвесь мое предложение. Я тебе плохого не желаю. С ответом могу подождать.

Вартазар ушел.

Я взглянул на мать. Она стояла, опустив веретено. Лицо, обращенное к деду, было покрыто красными пятнами.

— Зарежет он нас всех своей гордостью! — вырвалось у нее.