Избранное

Качели — это тебе не какая-нибудь лахта или даже чехарда, где не каждому под стать — если ты не ловок и слабак, то и не помышляй близко подойти к этому ристалищу, тебя засмеют. Качели — это совсем другое. На качели идут как на праздник. Как на волшебное зрелище. На них ты можешь услышать имя твоей суженой.

Вот оно, это богоданное зрелище. И мы сюда пришли, если не услышать имя суженой, то хотя бы посмотреть на ребят постарше, которым не стыдно при всех назвать, кого любят.

У оврага возле разбитого молнией огромного грушевого дерева со стволом в три обхвата, толпились парни и девушки. В руках у них было по ивовому пруту.

Держась руками за веревки качелей, перекинутых через развилку дерева, приседая и изгибаясь всем телом, над оврагом высоко взлетал под самые облака пастух Микаэл.

Когда он пролетал над землей, стоявшие по обе стороны обрыва парни и девушки ударяли прутьями по его ногам, приговаривая:

— Ануны тур! [62]

С качелей доносилось:

— Арусяк!

Все знали, что Микаэл любит Арусяк, однако хлестали его прутьями, добиваясь признания. Таков обычай. После этого любовь считалась общепризнанной.

В толпе среди ребят я увидел Васака. Он смотрел на другую сторону оврага, где стояли девушки.

«Тоже Асмик ищет», — подумал я и подкрался к нему.

— Что, не нашел?

От неожиданности Васак вздрогнул, посмотрел на меня все еще задумчивым взглядом и сказал деланно-равнодушным тоном:

— А я вовсе не Асмик ищу. Это ты вздыхаешь по ней.

— А ты нет?

— Мне наплевать!

— Тогда с чего ты взял, что я об Асмик спрашиваю?

Васак покраснел и отвернулся.

— Вот она, видишь, стоит рядом с поповской дочкой в белом платье с черными крапинками.

Васак делал вид, что это его не интересует, но я видел, как он украдкой отыскивал ее глазами.

— Вот что, Ксак, забудь ее, пока кости целы, — неожиданно для себя выпалил я.

Васак повернулся ко мне, сжав кулаки.

— А ты попробуй! Может, своих не соберешь.

Сколько раз мы клялись не ссориться из-за Асмик, но стоило ей подарить одному из нас улыбку, как мы бросались друг на друга с кулаками.

— Что вы тут петушитесь? — раздался над нами насмешливый голос.

Мы обернулись. Позади нас стоял каменщик Саркис, отец Васака.

— Рано из-за девок драться начали, — укоризненно сказал он.

Мы стояли не смея поднять глаз. Но как только дядя Саркис скрылся за деревьями, мы мигом повернулись к качелям.

Теперь очередь Асмик была совсем близка. Вот промелькнула в воздухе Маро, сестра Васака. Вот пронеслась попова дочка.

Сбоку я разглядывал Васака. Высокий, стройный, с живыми карими глазами на смуглом лице, он показался мне в этот миг удивительно красивым. «Такого любая полюбит», — подумал я, но тотчас же утешил себя мыслью, что и я не урод.

Разве вот только волосы, торчащие на голове чертополохом!

— Ануны тур! — хлестнуло меня.

Я поднял голову. На веревке, чуть приседая, набирала высоту Асмик.

На платье у нее внизу пришиты две широкие полосы другого цвета. В прошлом году этих полос не было. Платье тогда ей было впору.

Асмик, захватив коленками подол платья, раскачивалась все сильнее и сильнее. На ноги посыпались удары.

— Ануны тур…

Мы замерли, спрятавшись за спиной соседей.

— Ануны тур! — гремели голоса.

Асмик медлила. Взлетая под облака, она смотрела вниз, ища глазами кого-то. Заметив нас, она улыбнулась.

— Пропали, — вырвалось у меня, — она нас увидела.

— Цолак! — раздалось сверху.

Мы вздрогнули, как от сильной затрещины, и, не дождавшись конца вартавара, убежали.

Пусть с сыном богатея целуется! На что мы ей!..

Мы бежали, стараясь не смотреть друга на друга, слезы обиды душили нас.

_*

В положенный срок начались школьные занятия. За лето много учеников отсеялось. Варужан нанялся в пастухи и не очень горюет, что бросил школу. Айказ поступил подручным в кузницу. Говорят, отец надоумил. Не быть-де ему плетельщиком сит: с нас хватит и дяди Сако, его отца. Была бы мука — без сита обойдемся.

Наша неделимая четверка трещала по швам. Ну кто еще там? Да, Аво. Ушел и он, батрачит у Вартазара. Сурен занялся свистульками, ремеслом отца, и, кажется, преуспевает. Но мы знаем, какие могут быть успехи у пискуна, который гордится белой папахой больше, чем фамильным ремеслом отца. А школу бросил, вернее всего, подражая Аво.

Только гимназисты приступили к занятиям в полном составе.

Асмик как ни в чем не бывало приходила заниматься ко мне домой. Это терзало меня. Сколько раз, ожидая ее прихода, я решал прогнать ее, но силы покидали меня, как только за дверью слышался знакомый голос.

— Я ведь только ради деда Аракела занимаюсь с ней, — оправдывался я перед Васаком.

Но я лгал. Мне было несказанно приятно покрикивать на нее и диктовать ей из книги.

На уроках я чувствовал свое превосходство и держался с ней как настоящий учитель.

У нас не было ни стола, ни стульев, и она писала на подоконнике, опустившись на колени, как на молебне. Писала она, слюнявя карандаш, от чего ее пунцовые губы становились фиолетовыми. И это тоже меня забавляло.

— Трижды восемь всегда было двадцать четыре! Почему у тебя выходит двадцать шесть? Исправь!

Асмик долго, задумчиво считала по пальцам…

Иногда она приходила на целый вечер.