Избранное

Два слабых снопика невидимого света.
Он – занят изучением предмета.
Она – на веки навела сурьму.
В запасе сахар, хлеб, подчас бутылка зелья.

Так жили эти дети подземелья,
совсем забыл – когда и почему.

II

Он возвратил значенье слову.
Её душа легла в основу
вещей, классических теперь.

Ночного неба воздух сжатый.
Родной земли пустырь богатый…

И в мирной жизни – вкус потерь.

III

В её зрачке сверкнула рысья риска,
и сердце билось слишком горячо.
Он над своим столом склонился низко,
свёл пальцы в горсть, потом размял плечо.

И лишь когда окончилась работа,
когда совсем глаза закрылись те,
свои земные оборвав тенёта,
они соединились для полёта…

Так пустота летела в пустоте.

1974

«Голубая косилка при входе…»

Голубая косилка при входе.
Не разбейте о притолку лбы.
Солея в голубином помёте;
золотые осколки резьбы.
Полустёрта сусальная фреска.
На апостоле копоть и гарь.
Заржавела на петлях нарезка.
Некрещёные входят в алтарь.
Сквозь проломы небесное тесто
вяжет отблеск огня своего.
Это Богом забытое место
было некогда храмом Его.

А теперь мы сквозь ветхие мрежи
наобум отпускаем судьбу…

Но зачем, Иисусе, и где же
хочешь слышать Ты нашу мольбу?

1975

Рыбак

Рыбак, надеясь на улов,
силки сетей забил в колодки
и до утра сидеть готов
в ребристо-влажном чреве лодки.

Его замшелая фелонь,
как видно, не имеет сносу,
когда под красную ладонь
он подставляет папиросу.

…Но вот качается гамак
с большим и белым телом щуки.
И счастлив сумрачный рыбак,
сжимая ей на жабрах руки!

Не думаю, что я добрей,
когда тебя ищу и кличу,
а отзовёшься – поскорей
спешу вернуть свою добычу.

Голодных чаек хищный гам
и огоньки-сороконожки.
И в темноте по берегам
всё реже светятся окошки.

1975

Диптих

1

По настилу таёжного мха
скорым шагом я вышел – к поморью.
Сталь морская не знает греха.
Сеет дождь по лесному подворью.
За осокой на чёрном бревне
папироской сырою балуюсь.
От черники все пальцы вчерне.
Чайка вскрикнула на валуне.
Я ещё и люблю, и волнуюсь…

2

Осока по пояс. Болотная хлябь.
Осеннего неба холщовая рябь
распорота острым лучом до конца
и сразу зашита иглой из свинца.
Ещё с полминуты мы видим стежки,
чуть розовы их бахрома, гребешки,
но так молода, верно, ткань в небесах,
что шрам заживает у нас на глазах.

Не то наше сердце и наша душа:
не пользуя нить и иголку,
они выздоравливают не спеша,
их раны открыты подолгу.

1975

«Дольним стараниям наперерез…»