Избранное

Дверь наконец поддалась. Когда Зоя добралась до своей койки, женщина уже лежала. Обе ноги у нее были в белых гипсовых сапожках.

— Это что же за больница — потолок сводчатый, окна небольшие…

— Старинное здание, — отозвалась Галина, — вы раньше здесь никогда не были?

— Сроду в больнице не лежала. Строили мы их, но совсем другие. И потолок протекает. Что они, крышу перекрыть не могут?

Вот так всегда начинается с того, что видишь пятна на потолке.

Женщина вся была какая-то обветренная, запыленная. Трудно определить, сколько ей лет — тридцать пять, пятьдесят?

— Поесть дадут? — спросила она. — Я сегодня пообедать не успела.

Это всем показалось удивительным. В первый день в больнице никто обычно не ел.

Ужин еще не привозили, но еда нашлась и у Зои, и у Галины.

— Конфетку к чаю возьмите, — протянула свою коробку Анна Николаевна. — Где ж это вас так отделало? — первая спросила она.

Обычно люди подробно рассказывали о своих травмах. Женщина ответила неохотно:

— На стройке, где ж еще… Брус на ноги свалился.

— Переломы?

— Кто их знает. Ничего не сказали. А больно.

— Еще бы не больно, — в палату пришла сестра Шура, — почти что всю плюсну раздавило, да на второй трещины наблюдаются.

Она приладила к спинке койки табличку с именем и температурным листком.

— Так что полежите теперь у нас, Клавдия Степановна Трайнина.

— А сколько лежать-то?

— Недели две здесь. Потом с гипсом два месяца дома, и обратно к нам.

— Это никак невозможно, — спокойно сказала Клавдия Степановна, — мне к Новому году объект сдавать.

Протяжно вздохнула Анна Николаевна:

— Были у нас тут такие. Тоже к Новому году домой собирались.

— Что вы, это совсем другое, — укоризненно одернула ее Галя, — кости долго срастаются, — пояснила она.

— Ну, я думаю, в каждом деле скоростные методы есть. Медицина тоже не стоит на месте.

— Конечно, — объяснила Галя, — вот Зоя Георгиевна на пятнадцатый день после операции встала, а Анна Николаевна с таким же переломом два месяца лежала.

— Не делают операцию на плюсне-то…

— Понадобится — сделают. А позвонить отсюда можно?

— Это уж когда ходить будете. По автомату.

— Мне сейчас надо. Неужто и телефона нет? И что стоит розетку отвести?

Одни и те же проблемы! Сейчас Зоя не могла ни говорить о них, ни думать. Оставили бы все ее в покое.

— Тогда я напишу, а вы зачитайте. Терехин подойдет. Я ему велела у телефона ждать.

Она не просила и не распоряжалась. Позвонить было необходимо. Во всей палате это могла сделать только Зоя, и потому Клавдия Степановна обращалась к ней. Без просьб и благодарности она взяла у Зои самописку и бумагу. Писала долго, крупным, разборчивым почерком, нумеруя пункты.

Маслюкова с бригадой перебросить на второй корпус… И подробно расписала, что им там делать. Потом целую страницу насчет электросварщиков. Бетонные плиты предписывалось спрятать, и чтобы Анущенко не знал. Послать Федорова на завод насчет каких-то специальных дверей. Все это заняло почти две страницы убористого текста. В конце наказ — явиться назавтра в больницу — и приписка насчет раствора, что-то вроде кулинарного рецепта. А потом, между прочим, сообщение: «С недельку придется полежать».

У автомата собралась очередь.

— Неужто все? — ехидно спросили ожидающие, когда Зоя перевела дыхание и с другого конца провода ей ответили: «Учтем. Понятно. Ясно».

— Что скалишься, человек дело говорил, а не ля-ля… — вступился кто-то за Зою, и ей вдруг стала приятна эта невольная причастность к настоящему человеческому делу.

Клавдия Степановна лежала, заложив руки за голову. Коричнево-медный цвет лица уже не казался здоровым. Вокруг глаз чернели круги.

— Завтра с утра еще придется в контору позвонить, — сообщила она.

— Так и будете отсюда с делами управляться?

В вопросе Анны Николаевны удивление соседствовало с легкой долей насмешки.

Клавдия Степановна этого не заметила:

— Трудно без телефона. Может, разрешат? Мои ребята за полчаса провели бы.

— Вы вроде Наташки. Девчонка одна тут лежала. Все о телевизоре мечтала.

— И телевизор неплохо. Должно какое-то отвлечение от боли людям быть.

16

В этот день Зоя впервые так долго была на ногах. Она улеглась в свою постель, как усталый зверь заползает в привычное логово. Койка создавала иллюзию одиночества, а закрытые глаза, по законам палатной этики, значили то же, что табличка на дверях дома: «Не беспокоить».

В том, что она завтра уедет из больницы, Зоя не сомневалась. Ей только хотелось скорее пройти через праздничность этого события. Чтобы все приветственные возгласы, охи, ахи, визиты и даже встреча с Сережей были уже позади, потому что за этим должна была наступить ее настоящая, смутно еще видимая жизнь.

Сегодня она отдала, отшвырнула свое главное, приобретенное за время болезни оружие. Оно было вроде детского пугача — фальшивым. И все последние годы ее жизни были фальшивыми. День за днем она заставляла себя молчать и ждала. Ждала, когда исчерпается, пройдет это увлечение, прихоть, порыв. Жизненный опыт заставлял ее верить — все подобные чувства угасают тем скорее, чем меньше им противостоять.