Избранное

У меня были свои основания не считать походы графа в деревню наивной идиллией в духе Руссо. По всей округе тогда ходила слава об одном из двоюродных братьев графа и к тому же бывшем владельце соседнего, канядского поместья — латифундии в сорок тысяч хольдов, — который именно таким способом общался с простым людом. Этот граф, одних лет с нашим — я его как-то видел мельком, — некоторое время был даже министром, партийным лидером, известным на всю страну политическим деятелем, — известным если не в силу каких-то личных качеств, то, во всяком случае, благодаря ходившему о нем анекдоту. В одной предвыборной речи он так обратился к толпе, собравшейся перед балконом его замка-дворца в шестьдесят покоев: «Достопочтенные мужики!»

Этот граф покинул родовой замок и жил теперь на нижнем краю Каняда у одного из бывших своих работников, вернее, спал, потому что остальное время с утра до ночи расхаживал по селу. Не по улице, а из дома в дом, по корчмам и винным погребам. У крестьян установился своего рода обычай — спозаранку зазвать старого графа на рюмку палинки или стаканчик вина со свежими коржами или с ломтем ветчины, который, наскоро отрезав, попросту совали ему в руку; дальше по ритуалу полагалось усадить графа за стол и потчевать до тех пор, пока тот, сообразуясь со старинным этикетом или, пожалуй, с канонами королевских приемов, почитал достаточно приличным свое пребывание в доме. Крестьяне выслушивали его страннейшие разглагольствования, переглядываясь и посмеиваясь за спиной. Слов нет, при сложившихся взаимоотношениях не было недостатка в человечности. Когда хмель причудливо перемешанных в графском желудке сливовой настойки, пива, виноградной палинки, крестьянского вина — стольких сортов, сколько домов, — когда хмель выдворял его сиятельство на край мостовой, всегда находилась сердобольная душа: кто-нибудь, поддерживая его под мышки, поднимал и препровождал до дому — под руку, а случалось, что и в тачке.

Достаточно было бросить беглый взгляд на пригласившего меня в гости хозяина, чтобы убедиться, что его взаимоотношения с народом иного свойства.

Граф поспешил нам навстречу. Но прошло некоторое время, прежде чем мы приблизились друг к другу настолько, что смогли обменяться рукопожатиями. Замок теперь служил домом отдыха для членов какого-то музыкального союза. Именно поэтому мы с самого начала направились не к главному входу, а подошли к дому со двора или, еще точнее, сбоку, держась конюшен. Здесь даже в середине лета стояла непролазная грязища, и в этом месиве на расстоянии шага один от другого были разбросаны битые кирпичи. Молодая графиня с хореографической легкостью пропорхала по ним: великолепно изучив все их повадки, она благополучно избегала уготованных ими каверз. Я же, вознамерившись проскочить столь же проворно, сразу пошатнулся. Граф, улыбаясь, с протянутой рукой ждал у края зловонной, заполненной бурым месивом лужи, и даже шагнул на один кирпич мне навстречу, чтобы помочь гостю без осложнений добраться до берега. Это обстоятельство весьма облегчило наше знакомство. Мы даже сочли излишним представляться друг другу.

Граф, которому было тогда около семидесяти, столь полно соединял в себе все внешние признаки будто отштампованных по шаблону аристократов, что на его описание, право, жаль тратить слова. Туловище как строительный каркас, на нем умная лошадиного профиля голова, что ни на его, ни на моем языке отнюдь не звучит оскорбительно, и живые глаза, любознательные и вместе с тем недоверчивые.

— Мы, собственно говоря, прекрасно знаем друг друга, хотя и заочно, — сказал граф, пропуская меня вперед в какую-то кухню, непосредственно выходившую во двор, где была та самая злосчастная лужа.

5

Какой художнический, красочно и со многими нюансами живописующий талант может сравниться по обилию подробностей и смелости определений со сплетней! В нашем комитате семейный роман графа, нигде, разумеется, не напечатанный, имел хождение значительно большим тиражом, нежели мой, напечатанный. То, что я по дороге узнал от молодой графини, было лишь малым фрагментом ранее вложенного в мою память. Фрагментом растянутого на десятилетия изустного романа с тремя действующими лицами, которые сейчас предстали передо мною воочию.

Этот неписаный роман — как любое великое творение фантазии и жизненной правды — по композиции своей был предельно прост. В деталях же он оборачивался порою трогательным до слез, порою уморительным до колик.

В том несуразном помещении, куда ввел меня старый граф, он жил вместе с супругой и прежней своей возлюбленной, причем жил там именно по милости любовницы.

Мне неловко заимствовать из неопубликованного романа это определение: «любовница». В сочетании с титулом графа столь смачное слово вызывает избитые представления о содержанке, особе легкомысленной. Эта же — в сравнении с прочими действующими лицами довольно молодая женщина — не была ни содержанкой, ни распутницей. Более того, она отличалась крайней серьезностью, и, к слову сказать, именно она содержала графа и его семью.