Избранное

Хедда К. — так звали эту женщину — была простой машинисточкой при конторе поместья в ту пору, когда оставшийся без определенных занятий начальник штаба предпочел хортистской службе хозяйствование в имении. Молодая девушка знала немецкий, пожалуй даже была немкой по происхождению. И таким образом она сразу же стала доверенным лицом графа, который тогда не то что пшеницу от ржи, а даже плуг от бороны или бричку от телеги не мог отличить.

Тот, кто владеет нашими тайнами, в конце концов завладевает и нами. В руках графа с первой минуты все спорилось. Хозяйство шло без сучка без задоринки, и чем дальше, тем больше сам граф утверждался в мысли, что именно он его наладил: сущий пустяк — вести хозяйство, а может, он от природы наделен способностями ко всякого рода руководству. В действительности же все дела вела его секретарша.

В ней соединялись такт и энергия; редкий союз, который трудно переоценить. Ей не составило труда выведать все тайные слабости графа, учитывая, что применительно к хозяйству оных насчитывалось не так уж много. Граф был прижимист, но на свой конный завод не пожалел бы и последнего филлера. Ну так вот, означенный конный завод в умелых руках секретарши не только процветал, но и приносил немалую прибыль.

Бережливость не исключает рыцарской щедрости, отнюдь. Многие именно с тем и экономят, чтобы иметь возможность быть расточительными в нужный момент. У секретарши через год-другой появились собственный выезд, отдельные апартаменты в замке и даже своя секретарши. Любовь никогда не бывает так щедра на дары, как в том случае, когда полагают, что это вовсе не дары, а законно причитающаяся плата. Мебель, ковры, драгоценности, небольшая вилла в Буде — таковы были преподносимые к праздникам подарки, вполне заслуженные. Ну и, конечно же, деньги, собственный счет, даже в иностранных банках.

Она преспокойно могла замкнуться в своем личном мирке при крушении их мира. Они и прежде жили под одной крышей, пусть на расстоянии доброй сотни метров: под крышей венгерского замка. И никто не удивился, что время втиснуло их всех вместе в одну комнатушку. Но и это примыкающее к заднему двору помещение вытребовала себе Хедда на правах бывшей служащей.

Я с искренним почтением склонился к ее руке, которую мне протянули для поцелуя, наскоро вытерев, но не отмыв от запаха куриных потрохов.

Княгине — по распределению ролей и с некоторой жалостью — я также изобразил лобызание руки, конечно, до Хедды. Но я только сейчас рассмотрел княгиню вблизи. Большеглазая, с горящим взором и маленькой, хрупкой фигуркой, она была из той породы субтильных женщин, которых время словно обкатывает со всех сторон, чтобы они заняли потом как можно меньше места в земле.

С княгиней не очень-то почтительно обходилась изустная литература комитата. В лучшем случае над ней смеялись. Но не из-за историй, связанных с ее мужем, точнее, не из-за той, известной истории. Из-за ее религиозности. Остается лишь поражаться, как молва в каком-нибудь закутке страны может с куда большей основательностью, нежели конгресс сторонников прагматического исследования истории, вскрыть и выставить на всеобщее обозрение и обсуждение самые интимные стороны личной жизни определенных людей. Ну, и какие же качества перемывали, отшлифовывали языками, так сказать, до белизны кости, в характере супруги старого графа? Веру. То, что княгиня (за этот титул в действительности куда больше цеплялись окружающие, нежели она сама) была глубоко и искренне религиозна. В ту эпоху, когда она жила, подобное свойство души могло скорее всего выставить ее на посмешище.