Избранное

Прислужницы, ее стенаньям вторя
семь дней вычесывали пепел горя
и сокрушенья из ее волос
и, унося с собою, добавляли
приправы чистые и поедали,
уединясь. И, не страшась угроз,

непрошена, как если бы могила

ее вернула вдруг, — она вступила
в открытый угрожающе дворец,
в конце пути самой увидеть чтобы
того, вблизи чьей ярости и злобы
ждал каждого довременный конец.

Он так блистал, что вспыхивал, сияя,

рубин в ее короне, и она
надменностью властителя до края
была, как чаша, загодя полна

и под могуществом царя царей

изнемогла до входа в третий зал,
где всю ее сияньем заливал
зеленый малахит. Был внове ей

столь длинный путь с каменьями на шее,

что стали в блеске царском тяжелее
и холодней от страха. — И, зловещ

в блистанье, наконец, открылся он,

на турмалиновый восседший трон,
как башня, и действительный, как вещь:

она качнулась, и ее втроем

служанки усадили. Он нагнулся
и кончиком жезла к ней прикоснулся.
...И вдруг она все поняла — нутром.

Прокаженный король

Был лоб его проказой изъязвлен.
Когда она взгнездилась под короной,
казалось, что владычествовал он
над жутью, им же в подданных
                                              вселенной,

взирающих со страхом на того,

кто ждал расправы, но не оказалось
отважного средь них ни одного:
неприкасаемей, чем божество,
он становился, и передавалось
всем новое достоинство его.

Легенда о трех живых и трех мертвых

Похваляясь охотой своей,
три господина разбили бивак.
И старец повел их в овраг,
и они натянули поводья коней,
увидя тройной саркофаг,

который втройне смердил;

и они отшатнулись назад,
и каждый лицо закрыл:
там лежали три трупа, и плыл
кругом удушающий смрад.

Но охотничий слух был у них,

                                        и смогли
они услышать вдали
странного старца суд:

— Сквозь игольное ушко они

                                      не прошли
и никогда не пройдут. —

Разгоряченное охотой, у них

осязанье осталось еще — и вот
страшный мороз охватил всех троих,
и пот превратился в лед.

Мюнстерский король

Он был обрит; и стала
корона велика,
и уши отгибала,
куда издалека

вливался рев гнусавый

голодных. Жар допек.
Он на ладони правой
сидел и изнемог,

гадая, в чем причина

его вражды с собой;
воздержанный мужчина,
в постели — никакой.

Пляска смерти