Избранное

Он ждет, что объявится Татьянка; видятся ее доверчивые вопрошающие глаза, от которых ему не по себе. Ему хочется снова поехать в Славышино — к тетке Лександре, тайно приютившей Татьянку, — и… не хочется, чтобы пока знала об этом Люда.

Он заставляет себя верить, что случай с Татьянкой, появление Люды, предчувствие им пока скрытых, но назревающих событий — все это обязательно внесет изменения в его непрочную, ограниченную дебаркадером жизнь. А настоящая жизнь, если прислушаться, отзывается из-за лесов, прикрывающих округу, дальним эхом… И Потапыча жалко. Прослышал тот, что на Мокром Хуторе дешево продается сруб — для пятистенки. Сходить надо, посмотреть. Ворчал эти дни: «Круть-верть ты, Глебка. Мне, что ль, требуется?»

А тут еще совсем некстати получилась история, от которой Потапыч вконец помрачнел, стал неохотливым к разговору, и вообще всем своим нахмуренным и как бы равнодушным лицом говорил: не нужен тебе дом — пусть, и я стараться не буду, можешь и дальше меня, старика, не уважать, в расчет не брать; не для себя я все делаю, видишь от меня только добро и ласку, а выходит, моим же салом мне по сусалам… Пусть, вытерплю… Ты смотришь на сторону, мешаю, само собой, я тебе, а с нынешнего дня мешать тебе не хочу, надоедать не буду… Скорее всего ты и прав в этом случае, но при людях-то зачем меня позорить?..

А произошла история из-за чернобородого капитана с «Новгорода».

«Сволочь, — честил про себя чернобородого Глеб, — жулик мелкий, сошел бы ты у меня на берег…»

У франтоватого, пижонистого капитана с «Новгорода» это в обычае: только его теплоход к дебаркадеру — он предлагает что-нибудь в обмен на пиво. И на этот раз: даешь пол-литра — я даю банку олифы и банку сурика. Попутался Потапыч, клюнул на приманку (у будущего дома ограду или, к примеру, крышу покрасить). И Глеба позвал присутствовать при сделке.

— Верни обратно, — сказал Глеб, кивая на банки, что довольный Потапыч прижимал к животу. — Не надо нам ворованного!

— Купленный товар магазин назад не принимает! — ухмыляясь, крикнул из рубки чернобородый. — Не слушай его, дед, и не грусти о нас!

Матрос у трапа, сдернув с кнехта швартовый конец, засмеялся. Теплоход отходил, брызгаясь водой. Капитан помахал рукой, снова что-то крикнул — неразборчивое из-за шума двигателя, — и матрос заведенно раскрыл рот в смехе. Потапыч улыбался, и была в его глазах виноватость — вроде за него, Глеба, виноватость, что он сгоряча обходительного, порядочного человека обидел.

— Отдай! — грубо, конечно, — если сейчас рассудить, — выхватил он эти проклятые банки у Потапыча. Та, которую швырнул первой, не долетела до теплохода — плюхнулась в реку, зато вторая угодила на палубу, расплеснулась оранжевыми фонтанчиками.

Чернобородый насмешливо грозил из рубки кулаком, матрос тащил на палубу швабру — убирать, смотрел на эту сцену единственный пассажир, озадаченно поблескивая стеклышками очков, а Потапыч расслабленно пошел к себе в комнату.

— Ладно, ни к чему, — сказал он Глебу, когда тот, нагнав, попытался с ним заговорить, — к старости человек глупеет… Спать я хочу, гуляй иди!

Люда предложила:

— Пойдем в Русскую. Издали насмотрелась!

Утомительно идти по деревне. Тридцать изб среди культяпых, обрубленных осокорей, и от каждой избы провожают тебя взглядами. Старики, старухи, ребятня… Остальной работоспособный народ в поле или леспромхозе. Нет, оказывается, не все… Вон здоровенная женщина ведет щуплого мужичонку в располосованной рубахе. Он пьян, корячит ноги, упирается, и женщина несильно бьет его кулаком по спине, по шее. Через овраг, опершись подбородком о клюку, наблюдает эту картину скрюченная, вся в черном бабка; с мстительным восторгом кричит:

— Так его, так его!

У женщины багровеет лицо, она яростно толкает поперед себя пьяного мужа, но тот глух к затрещинам, невмоготу ему передвигать ноги. Он спасительно хватается за раскрашенный фанерный щит, поставленный возле дороги, повисает на нем. На щите красным по зеленому написано:

СОРНЯКИ НА ПОЛЕ — ВРАГИ УРОЖАЯ. БОРИСЬ С НИМИ, ДОХОД УМНОЖАЯ!

Глебу неловко, он боится, что Люда увидит деревню совсем не такой, какая она на самом деле, — ведь живут здесь работящие, очень разные люди; он показывает:

— Телевизоры.

Над крайней избой Фрола Горелова и чуть дальше, над другой, где хозяином бригадир тракторной бригады Свиридов, нелепыми крестами воздеты к небу телевизионные антенны.

Глеб, как бы извиняясь, говорит Люде:

— Выпил человек… А так он неплохой. Отец у него интересный мужик. Восемьдесят лет, а до прошлой осени в кузнице молотом махал. Представляешь, сам себе велосипед сделал. Ни одной заводской детали в нем, если цепь только да подшипники. И гоняет на этом велосипеде. Старик, представляешь?..

— Скажи-ка! — непонятно улыбается Люда.