Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

Из исторических дисциплин то та, то другая сосредоточивала на себе главное внимание ученых, в зависимости, конечно, от направления мыслей общества. Для ассирийского хрониста достопамятны только подвиги царя, для римского историка на первом плане стояла государственная история, военная и политическая, для византийца – история священная и церковная, в новейшее время особенное внимание привлекает история социальная и экономическая. Во многих из наших учебников и сейчас говорится преимущественно о государях, министрах, законодателях, полководцах, до сих пор учащимся предписывается твердо помнить год и место ряда битв, договоров, законодательных актов и всяческих событий, тогда как факты так называемой культурной истории вводятся в преподавание только как добавочный материал.

Заглянув в обозрение преподавания историко-филологического факультета любого из наших университетов, нетрудно убедиться, что история государственная или даже история отдельных народов и групп народов представлена целым рядом кафедр, тогда как история права перенесена на юридический факультет, история религии заменена историею церкви, история философии, которая должна была бы быть историею науки вообще, сужена до истории метафизических систем, всеобщая история искусства располагает только одною кафедрою. Правда, история литературы обставлена сравнительно богато, благодаря тому, что на историю греческой, римской, славянских и русской литератур обращено особое внимание. Но доминирующею историческою дисциплиною все же остается «всеобщая история», т. е. военно-политическая, социальная, экономическая история государств и народов.

Между тем, можно сказать, наверное, что именно в ней законы истории будет труднее обнаружить, чем где бы то ни было, потому что из нее, без помощи каких-то особых приемов и методов, которые имеют быть выработаны, не устранить двух чрезвычайно могучих факторов: случайности и личности. Без них «всеобщая история» пока почти немыслима.

О значении случайности и личности в истории написаны горы книг; по этому вопросу были высказаны самые противоречивые мысли: одни ученые утверждают, что все – случайно, тогда как другие склонны видеть законосообразность даже в мельчайших фактах, например – в количестве писем, опускаемых в почтовый ящик без адреса; по мнению одних, «всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, в сущности, история великих людей, трудившихся на земле», а по мнению других, великие люди – только ярлыки для великих событий, наименее участвуют в событиях и сами наиболее зависят от того, что совершается, якобы, по их инициативе и по их воле.

Сейчас для нас неважно, кто прав, кто неправ. Самая продолжительность и горячность спора и противоречивость высказанных взглядов показывают, что в той плоскости, в какой вопрос поставлен, он неразрешим. Прежде всего, нужно, конечно, доискаться, совершается ли историческая эволюция по определенным законам и по каким именно: когда мы это будем не предполагать только, а точно знать, тогда – и только тогда – мы будем в состоянии точно учесть значение случая и личности. А для успешности поисков за пределами законов истории нам очень важно, чтобы нам ничто не мешало и чтобы ничто не отвлекало нашего внимания; и потому будет, несомненно, целесообразно, если мы вначале ограничим наши поиски областью какой-нибудь такой исторической дисциплины, где бы явно случай и личность не имели того значения, которое они имеют (или которое им обычно, по крайней мере, приписывается) во всеобщей истории. Наиболее, по нашему мнению, пригодною для обнаружения исторических законов является история искусства, в самом широком значении этого термина. Почему мы так полагаем, станет ясно при рассмотрении психологии художественного творчества.

Глава I Субъект и объект

Рассуждения на психологические темы лучшего всего начинать с того, с чего Декарт¹²

начинает в своих «Началах философии»¹³, именно – с утверждения субъекта.

«Так как мы родились младенцами и успели составить ряд суждений о чувственном мире прежде, чем стали вполне владеть своим разумом, многие предвзятые мысли отклоняют нас от познания истины. По-видимому, мы не можем иначе избавиться от этих предвзятых мыслей, как постаравшись, хоть раз в жизни, усомниться во всем том, достоверность чего мы будем иметь хоть малейшее основание заподозрить…».

«Отбросим все то, в чем мы сколько-нибудь можем сомневаться, и вообразим, что все это ложно: мы без труда предположим, что нет никакого Бога, никакого неба, никаких тел, и что мы сами не имеем ни рук, ни ног, ни вообще тела: но мы не сможем предположить, что и мы сами, думая обо всем этом, не существуем, ибо нельзя допустить, чтобы то, что мыслит, не существовало в то самое время, как мыслит. И потому познание: “я мыслю, следователь – существую”, есть основное и достовернейшее из всех познаний, встречающееся каждому, кто философствует по порядку».