Избранное. Исторические записки

Предметом, более всего привлекавшим внимание и интерес Гершензона и приковывавшим его воображение, была современная, новейшая история российского общества последних трех-четырех его поколений. Едва ли когда-нибудь он вышел за эти хронологические рамки. Но эта ограниченность, в сочетании с великолепной способностью к синтезу, ни в коей мере не происходила ни от предвзятости, ни от недостатка исторического кругозора. Тому были причины гораздо более личного свойства, касающиеся самого существа гершензоновского стиля. Гершензон был типичным эссеистом, мастером индивидуального анализа. В поле его зрения не попали многие области истории, о которых он имел весьма слабое представление. Он обладал проницательностью и художественным чутьем по отношению к прошлому, но – возможно, именно по этой причине – не испытывал потребности расширять свой исторический горизонт. Он продвигался не вширь, но вглубь, и целью его было не охватить насколько возможно много, но извлечь все содержание из конкретного случая, обнажить его символический скелет, дойти до психологического ядра, отделить «сущностное» от внешнего. Ввиду подобной задачи, стоящей перед ним, ему было попросту ни к чему накапливать материал из различных эпох. Гершензон был твердо убежден в неизменности человеческого духа, глубины которого недоступны времени. «Все, что совершается теперь, – говорит он, – совершалось всегда, и будет совершаться впредь; формы могут меняться, но сущность остается неизменной. С точки зрения вечности, человек и мир – одно и то же». На протяжении веков человек, каким бы он ни был и где бы ни жил, сталкивается с одними и теми же проблемами и находит те же, всегда повторяющиеся, решения. «В бесконечном разнообразии жизненных явлений воплощается малое количество неизбежных, по-видимому элементарных, законов. Вечные повести рассказываются снова и снова». Таким образом, законы и силы, лежащие в основе человеческой жизни, могут быть открыты и достоверно изучены на малом количестве примеров. Следы прошлого привлекали Гершензона не как свидетельства быстротечной и уникальной индивидуальности иной эпохи, но как модели и образцы неизменной и типической структуры человеческого бытия. Задачи, которые ставил перед собой Гершензон, суть психологические, а не исторические. Это позволяет ему сравнивать и сталкивать самые отдаленные эпохи, произвольно сочетая их между собой. Время как оно есть, запечатленное в предметах, становится их конститутивным качеством, принципом их индивидуализации. Стирается и размывается ощущение его необратимости. Такая точка зрения сама по себе пробуждает внимание к индивидуальному, но совершенно притупляет чувство движения истории. Естественно, что у Гершензона до крайности был развит исторический и культурный нигилизм, представляющий собою смесь усталого разочарования, идеи «возвращения к природе» и возмущенного осуждения всей прошедшей и современной истории с нравственной точки зрения. Эта позиция не означала отступничества. Гершензон никогда не признавал реальности исторических изменений: они всегда представлялись ему чем-то излишним. Он не находил, что суровые испытания исторической эволюции ведут к творческому росту. Гершензон считал, что «примитивная мудрость заключает в себе все религии и всю науку», и что «нечего прибавить к первобытному знанию, точно так же как и строение человеческого тела до сего дня остается неизменным». В свои позднейшие годы он только подытожил то, что поддерживало и вдохновляло его на протяжении всей его деятельности. За подобным односторонним, образным чувством истории всегда скрывается совершенно неисторический взгляд. Это обстоятельство следует иметь в виду, если мы хотим дать справедливую оценку достижениям Гершензона как историка. Его достоинства и недостатки взаимообусловлены. Сила его коренится в его слабости, дальновидность – в близорукости.