Избранное. Исторические записки

Образ Илии возвышается в истории человечества, как великан среди пигмеев. Он – величайший из героев по Карлейлю, из тех, что безотчетно знают и беззаветно исполняют веления мировой воли. Я сказал, что эти веления мгновенно доходили до него непреложным приказом; о ком еще из людей можно это сказать? Даже Христос однажды усомнился и был искушаем. Веления мира звучат трубным звуком в каждом из нас, но этот звук обыкновенно доходит до нашего сознания заглушенным и искаженным бесчисленными перегородками, которые сама личность помогала внешнему соблазну воздвигнуть в ней. Блеснет мимолетная мысль, и погаснет. Другая мысль ярче загорится, побуждая волю действовать, и воля высылает в направлении мысли слабое усилие, как бы ложноножку амебы, которая робко ощупывает и вяло силится схватить. Третья мысль вспыхнет пламенем, и вот действие выдвигается уверенно, уже не ложноножка, а крепкий орган духа, знающий свою власть над вещами. Самая легкая наша греза и убеждение, за которое человек идет на смерть, они – одной породы, образованной из одной субстанции. Образ Илии изваян европейским народным разумом, как предельный образ человека, и мудро одет им в звериную шкуру далекого прошлого. Эта первозданная цельность духа стала невозможна, – да она и не нужна. Не хочет и не должен человек быть одержимым, чтобы рука Бога вела его почти физически. Он должен пройти чрез все сомнения своего ума и чрез всю глухоту и каменность своего сердца, должен всё раскрыть и сознать в себе. Тогда он станет Илиею, свободно и весело исполняющим волю Хозяина.

Печатается по изданию: Гершензон М. Человек, одержимый Богом // Современные записки. [Париж,] 1922. Кн. XII. С. 133–137.

О Гершензоне

В.В. Розанов Левитан и Гершензон

Русские Пропилеи. Том 1. Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и приготовил к печати М. Гершензон. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1915. С портретами В.С. Печерина и Н.М. Сатина.

Левитан. Очерк А.А. Ростиславова. СПб.: Издание Н.И. Бутковской, 1911.

«Русские Пропилеи» М.О. Гершензона как-то коронуют писательскую, издательскую, редактирующую деятельность московского историка и критика русской литературы. Вне всякого сомнения, вне всякого сравнения, он идет первым теперь в многочисленном сонме изъясняющих и рассказывающих прошлые судьбы нашей художественной, поэтической и умственной жизни. Он не только впереди всех, но и далеко впереди… Страницы книг его, изящные и спокойные, точно продушены запахом тех липовых садов и парков, где когда-то спорили герои и героини Тургенева. Но этого мало: Гершензон – великий мастер именно книги, ее компоновки, ее состава и, наконец, ее мелочей, где торопливо хочется отметить характер печати и бумагу (необыкновенно важно!). Он понял и догадался, что нельзя же печатать письма Natalie Герцен, Огарёва, комментарии к Киреевскому и Чаадаеву, – на глянцевитой торговой бумаге новых книг и брошюрок, и печатать их газетными тонкими шрифтами наших дней. Это же нестерпимо!! И вот, после монументальных изданий И.В. Киреевского и Чаадаева, он пишет «Жизнь Печерина», московского профессора начала 40-х годов, бежавшего за границу, перешедшего в католичество и бывшего последние годы жизни «братом милосердия» в Дублине, затем – «Образы прошлого» и, наконец, всё увенчивает «Русскими Пропилеями», два тома коих вышли, и, очевидно, это прекраснейшее издание с безграничными по самому заглавию рамками он может продолжать сколько угодно; и, право, ему нужно «испортить жизнь», чтобы прекратить эти «Пропилеи» и перейти к другим темам и задачам: ибо лучше, изящнее этого замысла и плана решительно нельзя ничего придумать. О нем, как о Саллюстии, хочется сказать с Кюнером: «Sallustius est elegantissimus scriptor, ejus libros lego libenter»[49]. Книги Гершензона по русской литературе нельзя забыть, и никогда не будет времени, когда бы к ним перестали обращаться. До того тут все умно, обдумано, полно, закончено.