Избранное. Исторические записки

Помнится, не всегда беседы тех лет были мирные, бывали и острые стычки, вспышки враждебности. К концу 16-го года резко обозначилось двоякое отношение к событиям на войне и в самой России: одни старались оптимистически сгладить все выступавшие противоречия, другие сознательно обостряли их, как бы торопя катастрофу. «Ну, где Вам в Ваших переулках, закоулках преодолеть интеллигентский индивидуализм и слиться с душой народа!» – ворчливо замечает Вяч. Иванов. «А Вы думаете, душа народа обитает на бульварах?» – сейчас же отпарирует Бердяев. И тут мы обнаружили, что все сторонники благополучия, все оптимисты – Вяч. Иванов, Булгаков, Эрн и вправду жительствуют на широких бульварах, а предсказывающие катастрофу, ловящие симптомы ее Шестов, Бердяев, Гершензон – в кривых переулочках, где редок и шаг пешехода…

Посмеялись. Поострили. Затеяли рукописный журнал «Бульвары и Переулки». Особенно усердно принялись писать жены – не лишенные дарования и остроумия Лидия Бердяева и Мария Борисовна Гершензон: шуточные характеристики друзей-недругов, пародии. Собрались через неделю читать написанное у нас – наша квартира символически объединяла переулок и бульвар: вход с переулка, а от Новинского бульвара отделял всего только огороженный двор, и окна наши глядели туда… Может быть у кого-нибудь и сохранились листки этого, кажется, единственного номера «Бульваров и Переулков».

Но что же объединяло таких несхожих мыслителей, как Вяч. Иванов и Гершензон, Шестов и Бердяев? Это не группа идейных союзников, как были в прошлом, например, кружки славянофилов и западников. И всё же связывала их не причуда личного вкуса, а что-то более глубокое. Не то ли, что в каждом из них таилась взрывчатая сила, направленная против умственных предрассудков и ценностей старого мира, против иллюзий гуманизма и либерализма; но вместе с тем и против декадентской мишуры, многим тогда казавшейся последним словом? Конечно, это было не анархическое бунтарство, – у каждого свое видение будущего, стройное, строгое, определяющее весь его творческий путь. Что́ в том, что когда свершился грандиозный поворот в жизни страны, судьба всех их трагически не совпала с исторической судьбой родины? Люди дерзкой, самобытной мысли и отстают от века, и опережают его, но редко идут с ним в ногу. Вспомним Толстого и Достоевского. Им, этим одиноким – бремя последнего отъединения. Соотечественники их – запечатанные непонятные, молчащие книги. Но в свое время – может быть, очень нескорое – печати снимутся, молчальники заговорят.

Комментарии

Печатается по: НИОР РГБ. Ф. 746. К. 45. Ед. хр. 83.

Написано синими чернилами на четырех листах из тетради в линейку.

¹  Речь идет об этюде М.О. Гершензона «Скрижаль Пушкина», открывавшем его книгу «Мудрость Пушкина» и вышедшем в свет против воли автора (в частности, в собрании Российской государственной библиотеки хранится экземпляр с уцелевшей «Скрижалью»). В этом этюде Гершензон приписал А.С. Пушкину текст, в действительности принадлежавший В.А. Жуковскому. По поводу ошибки Гершензона появились статьи П.Е. Щёголева (Книга и революция. 1920. Кн. 2. С. 57–60), Н.О. Лернера (Там же. Кн. 1. С. 81) и др. Узнав о своей ошибке, Гершензон разослал друзьям и коллегам, получившим от него книгу, письма, в которых просил их вырезать из книги лист со «Скрижалью».

² Публикация этого дневника произвела тяжелое впечатление и на других пушкинистов; из письма М.А. Цявловского к М.О. Гершензону от 1915 г.: «Вчера взял у М.Н. Сперанского дневник Вульфа. Сегодня весь день нахожусь под впечатлением прочитанного – это Бог, или вернее, чёрт знает что такое. Я не знаю, как писать об этом фрукте (Вульфе) – он почти сплошь нецензурен. Он запачкал в моих глазах Пушкина, и я сегодня весь день мою Пушкина, но, увы, кажется, отмыть нельзя» (НИОР РГБ. Ф. 746. К. 43. Ед. хр. 17. Л. 3).

Б.К. Зайцев М.О. Гершензон

Если идти по Арбату от площади, то будут разные переулки: Годеинский, Староконюшенный, Николои Спасопесковский, Никольский. В тринадцатом номере последнего обитает гражданин Гершензон.

Морозный день, тихий, дымный, с палевым небом и седым инеем. Калитка запушена снегом. Через двор мимо особняка тропка, подъем во второй этаж и начало жития Гершензонова. Конец еще этажом выше, там две рабочие комнаты хозяина.

Гершензон маленький, черноволосый, очкастый, путано-нервный, несколько похожий на черного жука. Говорит невнятно. Он почти наш сосед. Иной раз встречаемся мы на Арбате, в молочной, в аптеке, или на Смоленском.