Избранное: Романы, рассказы

Только Бог, Вездесущий Дух, превращает форму и одухотворяет все ее части, потому сокровеннейшее в человеке, глубочайший первоисток человека, поклоняется не чему-то вне себя самого, но своей форме, каждой ее частице, словно незримо присутствует в них Божественное, являющее во всяком члене новый свой образ…

Изменение формы, о котором я веду речь, мы можем увидеть не ранее, чем подойдет к концу процесс алхимического превращения. Начало его скрыто под покровом тайны, он зарождается от тех магнетических токов, на основе которых построены пропорции микрокосма. В первую очередь претерпевают изменения мысли человека, его склонности и влечения, затем преображается характер его деяний, а это влечет за собой обновление формы, она изменяется и наконец ставится нетленной, она воскресает, как о том свидетельствуют Евангелия.

Уподобить это можно таянию ледяной статуи, которое началось не снаружи, а изнутри.

Настанет время, когда здание алхимии будет вновь отстроено для многих; долго оно без движения лежало грудой развалин; его руины — косное шарлатанство индийских факиров. Прежде я упоминал, что, постепенно изменяясь под воздействием духовного прародителя, превратился в автомат с заледеневшими чувствами, таким я и оставался до дня моего «избавления от тела».

Если же ты, пишущий эти строки, хочешь получше представить себе, каким я был тогда, считай, что был я голубятней, птицы порхают вокруг, залетают и внутрь, но сама их обитель непричастна к живому движению. Но не смотри на меня глазами тех людей, которые привыкли всех мерить своим аршином.

10. Скамья в саду

В городе прошел слух, что гробовщик Мучелькнаус повредился в рассудке.

Фрау Аглая смотрит озабоченно. Рано поутру она с корзиночкой сама ходит на рынок, потому что от прислуги пришлось отказаться. Платье ее делается с каждым днем все обтрепанней и неряшливей, каблуки сбились. Иногда она вдруг останавливается посреди улицы и принимается бормотать себе под нос; похоже, заботы вконец ее одолели.

Случайно повстречавшись со мной, она отводит глаза — может, не узнает меня? А если кто из соседей спросит, как поживает ее дочь, отвечает хмуро и односложно: «Живет в Америке».

Миновали последние дни лета, потом осень, зима, но хоть бы раз я увидел гробовщика. А сейчас и сказать не могу — может быть, годы прошли с той ночи, когда я стоял под окном его мастерской, может быть, и правда время остановилось или та зима показалась мне нескончаемо долгой?..

Чувствую только: должно быть, на дворе опять весна — в воздухе разлит густой аромат цветущих деревьев, после грозы дороги усыпаны, словно снегом, белыми лепестками, все девушки в белых платьях, с белыми цветами в волосах.

Воздух чуть слышно поет.

К самой воде спускаются длинные плети мелких вьющихся роз, поток, играя, увлекает нежную розовую пену лепестков вдоль каменного парапета все дальше, дальше и вот уже унес к опорам моста, одел светлым кружевом старые бревна, и кажется — деревянные чурбаки воспряли к новой жизни.

Трава перед скамьей в саду сверкает изумрудной зеленью.

В те дни, приходя в садик, я часто замечал множество мелких изменений, они говорили о том, что кто-то побывал здесь до меня. То я обнаруживал круг, то крест, выложенный на скамье из камешков, как будто играл ребенок, а перед скамьей иногда были раскиданы по земле цветы.

Однажды я увидел старого гробовщика в нашем проулке. Мучелькнаус брел навстречу мне со стороны реки, и я догадался — конечно же, это он сидит на скамье, когда меня там нет.

Я поздоровался, но он не ответил и, кажется, даже не увидел меня, хотя, когда проходил в узком проулке, даже задел мое плечо. Он радостно улыбался, устремив куда-то вдаль невидящий взгляд.

А вскоре случилось так, что он пришел в садик, когда я уже был там. Старик молча сел рядом и принялся чертить своей палкой на белом песке имя «Офелия».

Так мы сидели долгое время, и я был в немалой растерянности, и вдруг старик стал тихонько бормотать, словно разговаривая сам с собой или с каким-то видимым лишь ему собеседником. Постепенно смысл его слов прояснился:

— Вот и славно, что ходим сюда только мы с тобой! Хорошо, что другие об этой скамье не знают.

Я вздрогнул. Что случилось? Гробовщик обращался ко мне на «ты»?.. Верно, принимает меня за другого? Или рассудок его и правда помутился? Разве мог он забыть, что прежде держался со мной с прямо-таки отвратительным подобострастием? А на что он намекает, говоря: «Хорошо, что другие об этой скамье не знают»?

Чувство, что Офелия рядом, вдруг стало явственным, казалось, она здесь, перед нами, совсем близко.

И старик тоже словно очнулся — вскинул голову, глаза его засияли от радости.

— Скажу тебе, она здесь всегда! А как домой ухожу, провожает меня, а сама после опять сюда возвращается, — пробормотал он. — Говорила, тебя здесь дожидается. Говорила, любит тебя! — Он ласково коснулся моего плеча и долго смотрел на меня со счастливой улыбкой, потом тихо сказал: — Вот и славно-то, что она тебя любит…

От неожиданности я растерялся еще больше. Наконец запинаясь спросил: