Избранное: Романы, рассказы

— Но ведь ваша дочь… Разве она не в Америке?

Старик придвинулся поближе и зашептал мне на ухо:

— Тс-с! Ничуть не бывало! Насчет Америки выдумали, чтоб чужие люди поверили и жена моя чтоб поверила. Умерла Офелия! Но знаем это только ты да я, а больше никто, ты да я. Доченька моя сказала, ты тоже знаешь, а больше никто, даже господин Парис не знает. — Заметив мое изумление, он кивнул и еще раз убежденно повторил: — Верно, верно, умерла! Да только не мертвая она. Сын Божий, Белый Доминиканец, смилостивился, дозволил ей остаться с нами.

Я понял, что на старика нашло то необычайное состояние, которое первобытные племена почитали как священное безумие. Он впал в детство: как дитя играет камешками, и речь у него, как у ребенка, простая, фразы короткие… Но при том он стал ясновидящим. Я спросил:

— Как же случилось, что вы обо всем узнали?

— Стоял себе ночью у станка, работал, — начал рассказывать старик, — и вдруг водяное колесо возьми да остановись! Сколько с ним ни бился — ни с места. Ну я и заснул где сидел, за столом. А во сне-то и явилась мне доченька. Сказала: «Отец, я не хочу, чтобы ты работал. Я умерла. Поток больше не желает вращать колесо, и, если ты не перестанешь работать, вращать его придется мне. Перестань, прошу тебя! Иначе, — говорит, — я навсегда останусь в реке и не смогу к тебе приходить». Тут я проснулся и, не дожидаясь рассвета, со всех ног побежал в церковь Девы Марии. А там темным-темно и тишина мертвая. Но слышу — орган играет. Подумал я, ночью-то церковь заперта, войти нельзя. Но после по-другому решил. Думаю, понятное дело, нельзя в храм Божий идти, коли есть в душе сомнение, и тут уж больше не сомневался. В церкви самой и вовсе мрак непроглядный, но от белых священнических одежд Доминиканца исходило сияние, так что я, сев на обычное свое место под статуей пророка Ионы, все хорошо разглядел. Офелия села рядышком и все мне растолковала про священные действия великого Белого святого.

А он предстал пред алтарем, раскинул руки, точь-в-точь крест огромный белый, и все статуи святых и пророков, все друг за дружкой, тоже простерли руки, весь храм наш стал полон живых крестов. Потом подошел святой к стеклянному ковчегу и что-то в него опустил, с виду вроде как небольшой черный камень.

«Это, отец, твой бедный мозг, — сказала Офелия, — Белый Доминиканец схоронил его в ларце, чтобы ты перестал истязать его тревожными думами обо мне. В свой час он будет тебе возвращен, и будет он уже не простой камень, а драгоценный». Только утро настало, я бегом сюда и на скамейку, а зачем прибежал, тогда-то еще не знал… С того дня я здесь каждый день вижу мою доченьку. Она мне рассказывает, как ей хорошо, как она счастлива там, в Царствии обретших покой. Батюшка мой, Царствие ему Небесное, он тоже там и простил мне все обиды. Не гневается даже за давнее озорство, когда я клейстер-то поджег…

Офелия говорит, когда в раю настает вечер, они там представляют на театре, ангелы смотрят, а она играет роль Офелии в пьесе про короля датского, в конце той пьесы они с кронпринцем женятся. И все, говорит, не нарадуются, глядя, как хорошо она роль свою исполняет. За все это, отец, я должна благодарить тебя, говорит, если б не твои заработки, не на что было бы мне в земной жизни уроки брать. Всегда, говорит, только о том и мечтала я, чтоб актрисой стать, и ты, отец, желание это исполнил. — Старик умолк, в умилении подняв глаза к небу.

Я почувствовал отвратительный горький привкус. Неужели мертвые лгут? Или разыгралось болезненное воображение старика? Почему Офелия, если она может беседовать с отцом, не сказала ему правду, подыскав слова помягче?

От ужасной догадки, что ложь властвует даже в потустороннем мире, на сердце у меня заскребли кошки.

Но вдруг я прозрел, ощущение близости любимой пронизывает меня с небывалой могучей силой, и разом открывается мне истина: является старику, говорит с ним не она сама, а лишь ее подобие. Лживая креатура, порожденная мечтами, которые он лелеял так долго, ведь его сердце не застыло от холода, как мое, и потому истина предстает его глазам искаженной.

— Умершим дано творить чудеса, коли Господь попустит, — снова заговорил Мучелькнаус. — Они могут явиться во плоти и бродить по земле среди живых… А ты в это веруешь?! — воскликнул он вдруг окрепшим голосом, почти с угрозой.

Я уклонился от прямого ответа:

— По-моему, нет ничего невозможного.

Старик промолчал, но, кажется, остался доволен услышанным. Потом он встал и ушел. Не попрощавшись.

Спустя минуту он вернулся и решительно заявил:

— Нет, ты не веруешь! Офелия хочет, чтобы ты увидел это своими глазами и уверовал. Идем!

Он хватает меня за руку и вот-вот куда-то потащит… И вдруг медлит. Замирает, словно услышав чей-то голос.

— Нет, не сейчас. Ночью! — пробормотал он, уставясь невидящими глазами куда-то вдаль. — Сегодня ночью жди меня здесь!

И уходит.

Я смотрю ему вслед, а он, пошатываясь, как пьяный, ковыляет по проулку, то и дело хватаясь за стену.

Я окончательно сбит с толку.

11. Взгляд Медузы